Октябрь

Философская лирика / Читателей: 7

Инфо

Октябрь в тяжелом сумеречном плаще, с круглой оранжево-тыквенной головой ходит в стылых потемках от двери к двери. Скребётся в души голыми мокрыми ветками деревьев, с которых ветер сорвал последнее худое платье. Плачет надрывным перебором испанской гитары, шепчет вкрадчиво: «Сладость или гадость?». Хотя сладости в Октябре мало, а гадости хоть отбавляй.

Октябрь ловит зазевавшуюся малышню во тьме в двух шагах от порога, манит блестящей оберткой, в которой давно нет конфетки, уводит за собой во взрослую жизнь. Стирает краски с домов, тревожит душу далеким криком улетающих обратно в лето птичьих стай, заливает окна ливнями, топит в глубоких хрустальных лужах бумажные желтые листья, разгоняет всех по домам густой ранней темнотой.

Октябрь сам себе не рад. Он заскучал посреди бала-листопада, заблудился между последним летним теплом и первым снегом. Он не тут и не там. Он невротик и в то же время отчаянный оптимист ни с чего. Он сирота в шумной семье и один из двенадцати братьев, цепляющихся друг за друга и отличающихся друг от друга во всем. Он рыжим потрепанным бездомным котом брезгливо поджимает мокрые лапы и ищет тепло, которое украли и спрятали от него злые духи беспросветной хэллоуинской ночью. Он даром что взрослый и большая флегма, и то нарядился в остроконечную ведьмовскую шляпу, да вот беда, проткнул ею и так ненадежное истрепавшее серое низкое небо, и теперь на землю хлещет как из ведра.

Октябрь путает всех, подкручивает стрелки на часах, крадет солнце, шепчет прямо в сердце, что весна никогда не придет. Клонит голову к подушке, путает волосы и уговаривает еще поспать и не выходить сегодня из дома, потому что улица дышит в лицо сырыми безветренными туманами, терпким дымом погребальных-лиственных костров и стылым отчаянным одиночеством так, словно каждый шаг за порог — это вылазка во враждебный мир, где кругом война. Где ветер вырывает из рук зонт, дождь хлещет по лицу злыми пощёчинами, а подкравшийся вероломно троллейбус окатывает ледяной водой из-под колес. Пробираешься перебежками от входа ко входу и весь день живешь мыслью о том, что вечером с головой нырнешь под одеяло в тепло и любовь: шептаться о явном так, словно это самый большой секрет, греть ледяные ноги о не менее холодные и, лязгая зубами, клясться на телевизоре, что не выберешься никуда все выходные. Запрешься на все замки с тем, кто хочет того же, в четырех стенах и будешь смотреть старые проверенные комедии, перетягивая теплый, видавший виды плед, не выбираясь в зону военных действий. Топить тоску по теплу в слишком крепком вине или какао с лошадиной дозой сахара, зефирок и взбитых сливок. Призывать Новый год со снегом, подарками и пьяным весельем. И наконец заниматься не сексом, а любовью, в сумерках, что сгущаются под окнами в аккурат после обеда, под барабанную дробь по карнизу. Только в Октябре можно так заниматься любовью: не торопясь, долго, разгоняя жар летнего знойного дня по венам, укрывая собой любимого человека от стылой хмари за окном в палатке из одеяла, что соскальзывает с плеч, и зная, что спешить некуда: весь Октябрь надо выпить по капле, потому что другого такого уже не будет. Потом сдаться ему и влюбиться в Октябрь без причины. Назло погоде гулять по темным мокрым дорожкам парка в оранжевых, желтых и красных заплатках. Целоваться под огромным зонтом онемевшими губами, ловя за шиворот отрезвляющие капли-слезы. Забегать в первую попавшуюся кофейню, чтобы там прятаться от духов ночи, сбивать осевшую морось с зонта и пить пряно-гвоздичный глинтвейн с таинственной, заплаканной Гранд-Дамой Осенью на брудершафт. Целовать ее горькие губы до тех пор, пока сквозь свинцовые тучи не проглянет белесое, вымытое дождями, но все же чистое небо. И снова бежать на улицу — закатывать последнее, осеннее, рыжее, как апельсиновый мармелад, солнце впрок на зиму в огромные трехлитровые банки. Ведь осень не на улицах, а в душах, но с тем, кто пришит к твоему сердцу намертво серебряными нитями дождя, неважно, какая погода за окном.