Табурет

Миниатюра / Читателей: 26

Инфо

- Вот ноги меня к нему и привели-то, - шептал Николай Евгеньевич. - А кто ж у нас столярных дел мастер? Знамо кто, они-с, Кондратий.
- Ну конечно же, - зашептал чересчур громко Петр Васильевич. - Давеча у шкапа ножка отвалилась - Кондратий-то Дмитриевич враз его сделали, и выточил-вырезал, и отшлифовал-залакировал, и на место установили-с. И денег сущий пустяк взяли-с.
- Так то шкап! - веско, но все так же тихо сказал Николай Евгеньевич. - Шкап-то у вас какой, Петр Васильевич?
- Какой-какой? - не понял Петр. - Обыкновенный, платяной.
- Нет-с, не так, - вмешался Владимир Анатольевич. - Существующий-с.
- Именно, - воздел перст к небу Николай Евгеньевич. - А я к Кондратию чего пришел, знаете?
Все отрицательно покрутили головами.
- Марфа Авдотьевна послали, - продолжил рассказ Николай Евгеньевич. - Стуло у них, знаете ли, сломалось. Ножки разъехались, али спинку перекосило - не суть важно, господа, важно то, что понадобилось Марфе Авдотьевне новое стуло. И, значится, ваш покорный слуга у Марфы Авдотьевны все подробности узнав, к Кондратию-то и отправился. Пришед, обнаружил оного за работой, позвал, да суть дела объяснил. Что мол, Марфа Авдотьевна на грани истерики, мол, осталась, бедная, без предмету мебели, однако надобности в оном не испытывает, испытывает же временный недостаток денежных средств, и посему отправлен был я к нему, к Кондратию то есть, заказать обычный простой табурет, дабы и мебель в дом вернуть, и денег при том сэкономить.
- Да-да, - закивал Петр Васильевич, - право слово табурет дешевше стоить будет, нежели полноценный стул.
- Именно так, - голос у Николая Евгеньевича неожиданно сел; он сунул руку во внутренний карман пальто, вынул металлическую, украшенную резным узором, флягу, и, озираясь, словно боясь быть пойманным на месте преступления, сделал из нее пару глотков. - Простите, господа, Марфа Авдотьевна сие пойло диавольским зельем считает и всячески меня от сей зависимости в кавычках избавить желает. Но о чем же я?
- Погодите-погодите, - зашептал Владимир Анатольевич, - кажется все...
Разговаривавшие, как по команде, приподнялись на цыпочках и  устремили взгляды вдаль, через головы толпы присутствующих здесь людей.
- Ну что вы, право слово, - возмутился Петр Васильевич, - отче наш же только читают.
- Возмутитель спокойствия! - молчавший до сих Гаврила Мефодьевич толкнул купеческим пузом Владимира Анатольевича и, обращаясь к Николаю, сказал: - Продолжайте, милейший.
- Так вот, прихожу, значится, к Кондратию и говорю, а подайте-ка нам, уважаемый, табурет. Кондратий-то и смутились. Знаете, будто черносмолью и без того смугло лицо облили. Говорит мне Кондратий: батюшка, мол, да что ж вы все с табуретами-то ко мне, да с табуретами? Третий за неделю будете, право слово. Отвечаю: ты, брат, много не болтай. Марфа Авдотьевна табурет просила, зачем же я у тебя стану шифоньер заказывать? Табурет и сделай. А он мне: батюшка,  аль вы подумали, что не сумею табурет сколотить? Я, говорит, хоть табурет, хоть кресло в гостевую, хоть трон в царские палаты - все могу. Хотите трон, говорит.
- Да ты что... - вырвалось у Владимира Анатольевича.
- Именно так, Христом богом... - ответил Николай Евгеньевич. - Трон не хотите ли, говорит. Смутился я, не понимая, что это, аль провокация какая от провокаторов - время-то смутное, революционеры на каждом углу, аль и правда трон предлагает вырезать. Отвечаю, дабы дураком не показаться: а почем трон-то? И усмехаюсь заговорщицки - мол, поняли мы твою шутку, Кондратий, поняли. А они - на полном серьезе - а по цене табурету, говорит. Вот ровнехонько столько же. Смутился вторично я тут, господа. Задумался. Неспроста это все, ой неспроста, сразу понял, но решил подыграть окоянцу. Ты, говорю, Кондратий, муть мутишь, чай водой разбавляешь и за коньяк выдаешь. Что за трон-то, милейший?  А простой трон, отвечает, вот как у царя, только поменьше немного. С резниной, с позолотой, все честь по чести. И тут понял я, что тронулся Кондратий наш, вот как есть, тронулся. Но не зря ж пришел, табурет дома Марфа Авдотьевна ждет. Да зачем же, говорю, мне трон твой, если за табуретом пришел? А затем, отвечает, что коли стоит одинаково,  то чего бы и не взять вам, батюшка, хорошую вещь? Мне, говорит, за радость. Я, говорит, табурет-то всегда могу: четыре доски обстругал, да сверху еще две прибил - готов табурет. А трон, говорит... трон работы требует, искусство это, руками вырезать и душу вкладывать в каждый узорчик. Надоело, говорит, одно и то же каждый день, то табуреты, то столы кухонные. Нет, говорит, для творчеству простору, узко мне, говорит, и душно... и ворот-то свой рукой кааак потянет... Вот тут-то я, господа и понял - бунтарствует Кондрашка.
- Да-да-да, - Гаврила Мефодьевич озабоченно тряс головой так, что вибрировали даже его толстые щеки.
- Дух  такой, - поддержал мысль Петр Васильевич, - на улице стоит, революционный...
- Но господа, - повысил немного голос Николай Евгеньевич. - Помилуйте, право слово, пошто мне трон? Дабы полиция завтрича ко мне пришла вопросы задавать, что за намеки уважаемый в городе человек своим поступком поднимает? И не метит ли сразу в цари сей гражданин, если троны сподобился заранее заказывать? Тьфу, - он шумно и возмущенно сплюнул, потом осекся и продолжил гораздо тише, - ни за что. Вот об том я Кондратию нравоучение сделал, и о революционности сих мыслей и побуждений, и о желании Марфы Авдотьевны именно табуретом владеть, и о том, что суть его, Кондратия, профессии, в том, чтобы табуреты строгать, а не всяким баловством в виде тронов и искусства заниматься... Уж и убеждал он меня и упрашивал, что, мол, табурет мне сделает и трон в придачу, что мол, нравится ему это дело и вообще, копейки за сам трон не возьмет, и мол, даже доставить сие творение к дому Марфы Авдотьевны возьмется... но тщетно, ибо неумолим я был и крепок, как скала. Настоял на своем, денег два целковых  вперед дал и потребовал, чтоб к утру готово все было. А дома-то Марфе Авдотьевне все и поведал - согласилась Марфа Авдотьевна, что правильно поступил, что на место бунтаря поставил.
- Выносят-выносят, - прошла волна по толпе и она медленно расступилась.
Говорившие снова приподнялись на цыпочках, и только Петр Васильевич и Николай Евгеньевич стояли на месте: они оказались прямо на краю образовавшегося прохода. От церкви медленно двинулась процессия, сначала пронесли икону, прошли певчие и мальчики с хоругвями, потом прошел поп и только затем пронесли гроб. Толпа качала головой и еле слышно бормотала “ай-яй-яй“ и “молодой-то совсем“.
- А отчего помер-то, - спросил Николай Евгеньевич семенившую метрах в пяти от гроба бабку.
- Так повесился он, - закивала бабка. - Вечером веревку к потолку прицепил, табурет сколотил, влез на него да и сиганул вниз...
- Господи Боже ж ты мой, - перекрестился Петр Васильевич и выразительно посмотрел на Николая.
- Так... - перехватило у того горло.
Сглотнул сухой комок, рука сама потянулась в карман пальто, но вдруг замерла.
- Так вроде нельзя ж, - громко сказал он уходящей бабке. - Нельзя ж самоубийцев-то отпевать...
- Нельзя, милок, нельзя, - согласилась бабка. - Только у Кондратия в кармане два целковых нашли, батюшке дали, вот и согласился тот. Святой человек, знаете ли...
И пошла дальше, вослед бубнящим под нос молитву певчим и бодро машущим кадилом попом.