Сердце моё

Останься. / Читателей: 8

Инфо

Сердце моё.

      Его зовут Герцен. Еду к нему.
      Дорога в этом месте Смоленского тракта всегда меня притягивала. Хорошо, что не за рулём: придорожные столбы пляшут под тенями сосен и, можно вглядеться в мимолётное состояние момента, уловить скорость света в хвойных просветах, рассыпающих солнечный веер из двупалых ладошек.  И даже услышать, как ветер пролетел по верхушкам деревьев, пропел прощальную ноту и  стих, но успел всё перемешать, образуя целые проспекты для мельчайших жителей воздуха – но это при ближнем рассмотрении, а мы едем дальше.
    Сейчас сосны по правой стороне от машины закончатся у самого ограждения заправки, полотно асфальта расширится и раздвоится: главная часть побежит между озерками карьер и домами, и дальше через мост над Катунью, через сёла, пока не упрётся в бока гор -  подбоченится, как дородная девка, спрашивая – ну, как? нравится? –  мы же сворачиваем влево, на ту сторону, где сосны, въезжаем в прохладу бора, и я не устаю удивляться – как удается этим колючим исполинам сохранять свежесть в знойный день, и греть в морозы теплым цветом своей шершавой, отслаивающейся, трескучей коры.
      Проезжаем мимо крохотного уголка деревеньки,  такого тихого и мирного, что даже близость обрыва  не нарушает здешнего благолепия, и чуть углубляемся в лес. Вот уже виден пригорок – там Герцен. Наверное – ждёт.
    Ваньча останавливает машину напротив падающей сосны – чем не Пизанская башня местного масштаба, только нерукотворная. Природа любит шутить.
    – Это здесь, я запомнил по сосне.
      Мы подходим к небольшому рву – он испокон веков тут. Рядом небольшой бугорок, на нём и водрузим памятную стелу -  ещё не знаю, какой она будет. Может в основании её  будет кот, тырящий булки со стола для своей кошки и котят (и не важно, что сытый); может – нюхающий ромашку или вылизывающий  мордочку  своей половинке, у которой под брюхом пищащие, чмокающие мягкие комочки;  а может быть – просто надпись: «Ты был настоящим, Сердце моё».
    Что-то щемит во всем теле и оборачивается слезой, застревает в глазах и дрожит. Ваньча отворачивается – побудь с ним.
    Подправляю холмик. Кем ты стал? Бликом на терракотовой охре коры? Звуком пунктирной дроби дятла? Нет, нет – ты все ещё рядом. До сих пор – открывая дома  окно, жду,  что сейчас запрыгнешь, как ни в чём не бывало. Ксюха тоже грустит – уже не мяучет, как первые месяцы, но  больше  не устраивается на фортепиано, чтобы послушать музыку, когда играю;  и,  к вечной печали в её глазах прибавилась пустота – смотрит не так, как раньше внимательно и сосредоточенно, а отрешенно. И вдруг нахожу ответ на вопрос – почему у Ксюхи всегда был печальный взгляд – словно знала она свою одинокую судьбу. Я все жду, что вот опять принесёт котят, но… Она по-прежнему залазит домой через балкон, между прутьев решётки, как её научила чёрная Лисса, которую мы долго не могли пристроить.  Но котят больше нет. Приходит кот к твоей Ксюше, зовет, но ей без разницы. Если, конечно приставать не начнёт. Тогда – по морде. Было очень смешно от его оторопелого вида, когда схлопотал. Да, он – не ты: попытался ответить… лучше бы  этого не делал. Ну, ты знаешь, как страшна наша Ксюха в гневе… А вот ты  бы никогда её не обидел. А помнишь, как ты притащил мышку с улицы – ты, который никогда не жил в частном доме, да и городскую природу узнал только после переезда с последнего этажа на первый меньше чем на год.  И потом я рассказывала маме, о том, что добыча предназначалась твоей черноволосой  дочери Лиссе. Странно, как бывают велики душой подкидыши звериные, Сердце моё. Спи. Тут мои любимые сосны. Под обрывом – Канонерка, где в детстве мы купались и  собирали чёртиков. А с твоего места открывается простор неба и земли. Не зря же здесь всегда отдыхает столько городского населения. Но ты не переживай, тебя они не побеспокоят. Ты в стороне от их вигвамов и костровищь. Спи, Сердце моё. А я подумаю на обратной дороге, из чего стоит сделать маленькую стелу своему настоящему другу. Знаешь, меня никто так искренне не обнимал…
          Мы уезжаем. Вот и место, где пел ветер.
Всё – момент. И никто ещё не уловил его так точно, как наша собственная избирательная память.