Элегия кривых зеркал

Философская лирика / 

 

Читателей: 39

Инфо

Я знаю: мы неправильно живём,
особенно, когда живём не с теми.
Нет хуже одиночества вдвоём.
Мы чьей-то жизни уходящей тени.
Коль правды нет, кому глядеть в глаза,
не тех прощая и не тех ругая?
Мы знаем, что нам нечего сказать:
все наши речи – речи попугая.
Неправильно глядим на облака:
на хлеб, на воду, куклу, на ребёнка.
Неправильно протянута рука
дающего, берущего и только.
Не так приходим и не так стоим.
Ну, а уходим – это уже вовсе…
Я на Земле всего лишь пилигрим:
из лета в шапку, а из шапки в осень.
Неверное решение всегда:
хоть так, хоть этак всё равно ошибка.
А в будущим предвидится звезда
и может даже золотая рыбка.
Неправильно сказать ни «да», ни «нет»,
неправильно исчезнуть не ответив,
смешать все смыслы, помыслы, весь бред.
Возможно мы приходим все за этим…?
Нам всем нужны песочные часы,
чтоб видно было сколько остаётся
материи до взлётной полосы
по направлению к Всевышнему и солнцу.

Заходит солнце и восходит тьма.
Там в этой тьме душа твоя заплачет
от многоточий космоса. С ума
сводя поэтов всех величием задачи:
«Остановить мгновенье» и в тетрадь
упрятать среди лжи и суесловья,
где поминают часто «твою мать»
знакомые из третьего сословья.
Мы ничего не можем объяснить:
ни грусть свою, ни дуновенье ветра…
Вопрос Шекспира: «Быть или не быть?» –
поставлен и оставлен без ответа.
Нельзя потрогать женщину в окне…
А книги умножают скорбь разлуки.
Я вижу, как они уже в огне
грядущему протягивают руки.
Нельзя поставить памятник себе:
в Москве, в Париже, Петербурге, Риме…
Ты движешься из «А», но в точке «Б»
нет ничего – одни руины.
Спешишь обресть ты деньги и любовь –
единственные ценности земные.
Бог на иконе только хмурит бровь,
как все, при исполненье, постовые.
Штампует мир кривые зеркала.
Поэзия за истину в ответе.
Не всё сгорит. Останется зола,
чтобы удобрить новое столетье.
За ним придут иные времена,
но те же подвиги, грехи… Ну, это ладно…
Меня волнует лишь одно – стена,
воздвигнутая там, где плачет правда.

Так хочется бессмертье удивить;
сказать: «Прощайте» и навек остаться,
не памятником – Спасом на Крови,
лучом строки, цветком протуберанца.
Неправильно всё это. Всё не то…
В песочнице времён лишь дети правы:
среди безумия кладбищенских цветов,
возложенных на камень чьей-то славы,
они воздвигнут замок из песка,
поставят стражу, разыграют пьесу,
заплачут, если поступь каблука
разрушит башню, где жила принцесса.
Выходит, и у них не всё «окей».
Историю от нас перенимая,
они седлают боевых коней
и даже понарошку умирают.
Всё-всё не так! Не так – куда ни глянь.
Куда ни глянь – направо ли, налево –
всё суета сует. И где ты эта грань
меж птицей и стрелой из арбалета?
Куда уходят лучшие слова,
уходят незаметно, безвозвратно,
лишённые опоры, как листва,
упавшая к ногам пустого сада?
Никто не хочет признавать вину.
С безмолвием поближе познакомясь
мы представляем смерть как тишину.
Добавим темноту – получим образ.
Мы все умеем только сожалеть:
«о доблестях, о подвигах, о славе…».
Разлука – это маленькая смерть,
«когда твоё лицо в простой оправе».
Бессмысленны недели, годы и
потом мы это называем жизнью,
и молим Господа, в конце пути: «Продли,
мою дорогу». В свете атеизма
давно не видно никаких дорог.
Там нет надежд. Пустоты, да и только.
В Святом Писании так много между строк…
От женщин остаётся имя «Ольга».

Но это о себе. Других понять
гораздо проще, чтобы ни сказали.
У них имеется особенная стать:
перед начальством, перед образами.
Неправильно всё это. Ну и что?
Скрипим, как можем: славим и пророчим.
Идём ли к истине? Я говорить про то
прав не имею – не уполномочен.
Ничто не может приходить навек,
всё изменяется – от ада и до Рая.
Мы собирали глупости, как снег,
который возвращается и тает.
Нам был с рожденья Богом выбор дан.
Такой обычный выбор: «или-или…».
Тьма подступает и звучит: «Не дам, –
оттуда, – больше чем вы заслужили».
Тот голос к нам идёт из пустоты
и сразу тонет во всемирном гаме.
Мы возлагаем камень на цветы,
а надо бы – цветы на камень.
А может так и жить в долгах кругом:
всё время обещая-обещая:
берёзку посадить, построить дом,
любимой жизнь при этом сокращая,
не верить ни во что и никому,
уйти от догм, теорий, философий,
смотреть вперёд и презирать корму,
а так же тех, кто на монетах в профиль?
Я знаю: меня не за что любить
и никому в пример не надо ставить,
я ничего не смог вам подарить,
мне нечего, уйдя во тьму, оставить.
О, это «я»! Прости уж, алфавит.
В тебе та буква занимает место
последнее и завершает вид,
будто сбежавшая из-под венца невеста.
Когда-то я придумал этот мир,
когда-то в детстве, юности… Чуть позже
увидел, что затёр его до дыр
и что-то там навеки уничтожил.
Так хочется винить, но не себя.
Боюсь сказать кого… Есть три вопроса:
кто выбрал: я, или меня судьба
оставила без выбора в ту осень?
А если так, то в чём вина? Ну в чём?
А если так: куда вела дорога?
Живут в душе и ангелы, и чорт,
который ангелов боится, но не Бога.

– Ты знаешь, время кончится и вспять
пойдёт, – сказал, с улыбкой, я однажды другу, –
а бесконечность надо представлять,
в пространстве, как движение по кругу.
Друг, соглашаясь, головой кивал,
потом сказал: «Налей, за возвращенье!
Я, в этом прошлом, столько потерял…
Вернусь! Найду! Восстановлю мгновенье!!!».
Ты хочешь понимать, но не поймёшь.
О, Буратино, поклонись полену!
Идёт, из букв, великолепный дождь,
идёт и превращается в поэму.
Она вокруг. Она везде. Всегда.
Звучит на русском, идиш, на санскрите…
В ней жизнеутверждающее «Да!».
А дальше-дальше-дальше, как хотите…
Есть два пути: к Нему и от Него.
Есть две дороги: в никуда и к Богу.
Есть я и ты, но нету одного:
пока мы здесь – мы не придём к итогу.
Попробуй, утром, выйти за порог
и хлопнуть дверью, с прошлым расставаясь,
увидеть не безличие дорог,
а далеко на горизонте белый парус.
Да здравствует романтика детей!
Был шторм, и бригантина затонула.
Порвали паруса и якорей
на дне не сыщешь. В лапти жизнь обула,
суму вручила и сказала так:
«Без истины не вздумай возвращаться».
Я знаю – это мне кричит: «Дурак!», –
забыв про игры, детская площадка.
Остановилось время у ручья
и пьёт, как будто в горле пересохло.
Чтобы молитвам чище прозвучать
начни с молчанья или лучше – вздоха.
Нет, не напрасно, что ни говори,
мы в мир пришли творить стихи-ошибки.
Летят по небу птицы-буквари,
летят и превращаются в улыбки.
Пустые хлопоты, пустой базар гремит,
становятся проступки на колени
и входит Быт, обыкновенный Быт
со списком наших мелких преступлений.

Я не желаю больше говорить
от имени других – сие чревато,
ведь рукопись, в моём столе, корит,
горит, как будто тоже в чём-то виновата.
Не так уж много главных этих слов
и ныне к ним я обращаюсь снова:
«Любовь ли движет нами или кровь?
А может СЛОВО?»

От давнего остались смех и стон.
Порой мне кажется весь мир одушевлённым:
рулетка, камень, ноты, телефон,
щиты и копья, шлемы и короны,
конечно книги, рукописи все,
не говоря о птицах или розах
и даже на нейтральной полосе
одушевлён “одва“  – ничейный воздух.
Живут своею жизнью: лес, овраг
и, как обычно, приглашают в гости.
Понятен ли тебе язык костра,
язык дороги, посоха и трости?
Есть что-то большее, чем просто восклицать:
«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»
Горит свеча и твоего лица,
из прошлого, приносит свет напрасно.