Луи Джи

КРАСИВОЕ. ТОЧЕЧНО:

Алигер Маргарита

«Человеку в пути»

Я хочу быть твоею милой.
Я хочу быть твоею силой,
свежим ветром,
       насущным хлебом,
над тобою летящим небом.

Если ты собьешься с дороги,
брошусь тропкой тебе под ноги 
без оглядки иди по ней.

Если ты устанешь от жажды,
я ручьем обернусь однажды,—
подойди, наклонись, испей.

Если ты отдохнуть захочешь
посредине кромешной ночи,
все равно —
     в горах ли, в лесах ли,—
встану дымом над кровлей сакли,
вспыхну теплым цветком огня,
чтобы ты увидал меня.

Всем, что любо тебе на свете,
обернуться готова я.
Подойди к окну на рассвете
и во всем угадай меня.

Это я, вступив в поединок
с целым войском сухих травинок,
встала лютиком у плетня,
чтобы ты пожалел меня.

Это я обернулась птицей,
переливчатою синицей,
и пою у истока дня,
чтобы ты услыхал меня.

Это я в оборотном свисте
соловья.
     Распустились листья,
в лепестках — роса.
             Это — я.

Это — я.
    Облака над садом...
Хорошо тебе?
      Значит, рядом,
над тобою — любовь моя!

Я узнала тебя из многих,
нераздельны наши дороги,
понимаешь, мой человек?
Где б ты ни был, меня ты встретишь
все равно ты меня заметишь
и полюбишь меня навек.

Антокольский Павел

«Последнее прибежище»

Жилье твое остужено.
Жена твоя покойница
Была любимой суженой —
И вот былинкой клонится,

И спит в подводном Китеже,
Спит, запертая в тереме.
А ты сиротство выдержи,
Коли богат потерями.

Ничто, ничто не сдвинуто,
Всё прочно закольцовано.
А если сердце вынуто —
Заснет в конце концов оно.

Забудь свое случайное.
Застынь в метели режущей
И настежь дверь в отчаянье —
В последнее прибежище.

Апухтин Алексей

«Письмо»

Увидя почерк мой, Вы, верно, удивитесь:
      Я не писала Вам давно.
   Я думаю, Вам это всё равно.
Там, где живете Вы и, значит, веселитесь,
      В роскошной, южной стороне,
   Вы, может быть, забыли обо мне.
   И я про всё забыть была готова...
      Но встреча странная — и вот
С волшебной силою из сумрака былого
   Передо мной Ваш образ восстает.

      Сегодня, проезжая мимо,
      К N. N. случайно я зашла.
   С княгиней, Вами некогда любимой,
   Я встретилась у чайного стола.
Нас познакомили, двумя-тремя словами
Мы обменялися, но жадными глазами
   Впилися мы друг в друга. Взор немой,
Казалось, проникал на дно души другой.
   Хотелось мне ей броситься на шею
   И долго, долго плакать вместе с нею!

   Хотелось мне сказать ей: «Ты близка
   Моей душе. У нас одна тоска,
Нас одинаково грызет и мучит совесть,
И, если оттого не станешь ты грустней,
      Я расскажу тебе всю повесть
      Души истерзанной твоей.
Ты встретила его впервые в вихре бала,
   Пленительней его до этих пор
      Ты никого еще не знала:
Он был красив как бог, и нежен, и остер.
Он ездить стал к тебе, почтительный, влюбленный,
      Но, покорясь его уму,
Решилась твердо ты остаться непреклонной —
   И отдалась безропотно ему.
   Дни счастия прошли как сновиденье,
      Другие наступили дни...
О, дни ревнивых слез, обманов, охлажденья,
   Кому из нас не памятны они?
   Когда его встречала ты покорно,
      Прощала всё ему, любя,
   Он называл твою печаль притворной
      И комедьянткою тебя.
Когда же приходил условный час свиданья
   И в доме наступала тишина,
   В томительной тревоге ожиданья
   Садилась ты у темного окна.
   Понуривши головку молодую
   И приподняв тяжелые драпри,
   Не шевелясь, сидела до зари,
   Вперяя взоры в улицу пустую.
   Ты с жадностью ловила каждый звук,
   Привыкла различать кареты стук
      От стука дрожек издалёка.
      Но вот всё ближе, ближе, вот
   Остановился кто-то у ворот...
   Вскочила ты в одно мгновенье ока,
      Бежишь к дверям... напрасный труд;
Обман, опять обман! О, что за наказанье!
   И вот опять на несколько минут
   Царит немое, мертвое молчанье,
Лишь видно фонарей неровное мерцанье,
И скучные часы убийственно ползут.
И проходила ночь, кипела жизнь дневная...
   Тогда ты шла к себе с огнем в крови
   И падала в подушки, замирая
   От бешенства, и горя, и любви!»

   Из этого, конечно, я ни слова
   Княгине не сказала. Разговор
   У нас лениво шел про разный вздор,
И имени, для нас обеих дорогого,
      Мы не решилися назвать.
   Настало вдруг неловкое молчанье,
      Княгиня встала. На прощанье
   Хотелось мне ей крепко руку сжать,
И дружбою у нас окончиться могло бы,
   Но в этот миг прочла я столько злобы
      В ее измученных глазах,
   Что на меня нашел невольный страх,
   И молча мы расстались, я — с поклоном,
   Она — с кивком небрежным головы...

   Я начала свое письмо на вы,
   Но продолжать не в силах этим тоном.
   Мне хочется сказать тебе, что я
   Всегда, везде по-прежнему твоя,
      Что дорожу я этой тайной,
   Что женщина, которую случайно
      Любил ты хоть на миг один,
   Уж никогда тебя забыть не может,
Что день и ночь ее воспоминанье гложет,
   Как злой палач, как милый властелин.
Она не задрожит пред светским приговором:
   По первому движенью твоему
Покинет свет, семью, как душную тюрьму,
И будет счастлива одним своим позором!
      Она отдаст последний грош,
      Чтоб быть твоей рабой, служанкой,
      Иль верным псом твоим — Дианкой,
   Которую ласкаешь ты и бьешь!

P. S.

Тревога, ночь, — вот что письмо мне диктовало.
      Теперь, при свете дня, оно
      Мне только кажется смешно,
Но изорвать его мне как-то жалко стало!
Пусть к Вам оно летит от берегов Невы,
Хотя бы для того... чтоб рассердились Вы.
Какое дело Вам, что там Вас любят где-то?
Лишь та, что возле Вас, волнует Вашу кровь.
      И знайте: я не жду ответа
      Ни на письмо, ни на любовь.
Вам чувство каждое всегда казалось рабством,
   А отвечать на письма... Боже мой!
На Вашем языке, столь вежливом порой,
      Вы это называли «бабством».

Ноябрь 1882

Е.Е. 
 

Цветы лучше пуль

Тот, кто любит цветы,
Тот, естественно, пулям не нравится.
Пули — леди ревнивые.
Стоит ли ждать доброты?
Девятнадцатилетняя Аллисон Краузе,
Ты убита за то, что любила цветы.
Это было Чистейших надежд выражение,
В миг, Когда, беззащитна, как совести тоненький пульс,
Ты вложила цветок
В держимордово дуло ружейное
И сказала: «Цветы лучше пуль».
Не дарите цветов государству,
Где правда карается.
Государства такого отдарок циничен, жесток.
И отдарком была тебе, Аллисон Краузе,
Пуля,
Вытолкнувшая цветок.
Пусть все яблони мира
Не в белое — в траур оденутся!
Ах, как пахнет сирень,
Но не чувствуешь ты ничего.
Как сказал президент про тебя,
Ты «бездельница».
Каждый мертвый — бездельник,
Но это вина не его.
Встаньте, девочки Токио,
Мальчики Рима,
Поднимайте цветы
Против общего злого врага!
Дуньте разом на все одуванчики мира!
О, какая великая будет пурга!
Собирайтесь, цветы, на войну!
Покарайте карателей!
За тюльпаном тюльпан,
За левкоем левкой,
Вырываясь от гнева
Из клумб аккуратненьких,
Глотки всех лицемеров
Заткните корнями с землей!
Ты опутай, жасмин,
Миноносцев подводные лопасти!
Залепляя прицелы,
Ты в линзы отчаянно впейся, репей!
Встаньте, лилии Ганга И нильские лотосы,
И скрутите винты самолетов,
Беременных смертью детей!
Розы, вы не гордитесь, Когда продадут подороже!
Пусть приятно касаться
Девической нежной щеки, —
Бензобаки Прокалывайте Бомбардировщикам!
Подлинней, поострей отрастите шипы!
Собирайтесь, цветы, на войну!
Защитите прекрасное!
Затопите шоссе и проселки,
Как армии грозный поток,
И в колонны людей и цветов
Встань, убитая Аллисон Краузе,
Как бессмертник эпохи — Протеста колючий цветок!

Бродский Иосиф

«Натюрморт»

Verra la morte e avra i tuoi occhi.
			    C. Pavese

			«Придет смерть, и у нее
			будут твои глаза»
			    Ч. Павезе

	1

Вещи и люди нас
окружают. И те,
и эти терзают глаз.
Лучше жить в темноте.

Я сижу на скамье
в парке, глядя вослед
проходящей семье.
Мне опротивел свет.

Это январь. Зима
Согласно календарю.
Когда опротивеет тьма.
тогда я заговорю.

	2	

Пора. Я готов начать.
Неважно, с чего. Открыть
рот. Я могу молчать.
Но лучше мне говорить.

О чем? О днях. о ночах.
Или же - ничего.
Или же о вещах.
О вещах, а не о

людях. Они умрут.
Все. Я тоже умру.
Это бесплодный труд.
Как писать на ветру.

	3
	
Кровь моя холодна.
Холод ее лютей
реки, промерзшей до дна.
Я не люблю людей.

Внешность их не по мне.
Лицами их привит
к жизни какой-то не-
покидаемый вид.

Что-то в их лицах есть,
что противно уму.
Что выражает лесть
неизвестно кому.

	4

Вещи приятней. В них
нет ни зла, ни добра
внешне. А если вник
в них - и внутри нутра.

Внутри у предметов - пыль.
Прах. Древоточец-жук.
Стенки. Сухой мотыль.
Неудобно для рук.

Пыль. И включенный свет
только пыль озарит.
Даже если предмет
герметично закрыт.

	5

Старый буфет извне
так же, как изнутри,
напоминает мне
Нотр-Дам де Пари.

В недрах буфета тьма.
Швабра, епитрахиль
пыль не сотрут. Сама
вещь, как правило, пыль

не тщится перебороть,
не напрягает бровь.
Ибо пыль - это плоть
времени; плоть и кровь.

	6

Последнее время я
сплю среди бела дня.
Видимо, смерть моя
испытывает меня,

поднося, хоть дышу,
эеркало мне ко рту,-
как я переношу
небытие на свету.

Я неподвижен. Два
бедра холодны, как лед.
Венозная синева
мрамором отдает.

	7

Преподнося сюрприз
суммой своих углов
вещь выпадает из
миропорядка слов.

Вещь не стоит. И не
движется. Это - бред.
Вещь есть пространство, вне
коего вещи нет.

Вещь можно грохнуть, сжечь,
распотрошить, сломать.
Бросить. При этом вещь
не крикнет: «Ебёна мать!»

	8

Дерево. Тень. Земля
под деревом для корней.
Корявые вензеля.
Глина. Гряда камней.

Корни. Их переплет.
Камень, чей личный груз
освобождает от
данной системы уз.

Он неподвижен. Ни
сдвинуть, ни унести.
Тень. Человек в тени,
словно рыба в сети.
	
	9

Вещь. Коричневый цвет
вещи. Чей контур стерт.
Сумерки. Больше нет
ничего. Натюрморт.

Смерть придет и найдет
тело, чья гладь визит
смерти, точно приход
женщины, отразит.

Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
«Смерть придет, у нее
будут твои глаза».

	10

Мать говорит Христу:
- Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?

Как ступлю на порог,
не поняв, не решив:
ты мой сын или Бог?
То есть, мертв или жив?

Он говорит в ответ:
- Мертвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.

1971