Глава 3. «Варенишная»

Читателей: 26

Инфо

#Рыбкина_Пикляев
Гл.1 https://poemach.com/mvrybkina/Poka-ne-razglashaetsya.html
Гл.2 https://poemach.com/mvrybkina/CHETVERTAYA-STOLITSA-v-soavtorstve-s-Denisom-Pikly.html

Название «вареничная» Чеков упорно произносил через «ша» (получалось «варенишная»), ему казалось, что только так и нужно говорить про любимое его питейное заведение. Гудрон Карлович упорно обходил стороной новомодные бары и забегаловки с претенциозными названиями на крикливых вывесках, особливо набранными латиницей, мало уместной в городке, где единственными иностранцами были таджики, коловшие ломиками лёд у подъездов. Да и в «варенишную» он был не частый ходок, резонно полагая, что дома выпивать сподручнее. А в заведение заглядывал по большим праздникам.

Сегодня был именно такой день. Большой праздник для Чекова.

Гудрону Карловичу нравилось в «варенишной» буквально всё. И стены, местами утратившие цветную плитку облицовки, равно как ровесники этой общепитовской точки растеряли уже природные зубы, заменив их оплаченной собесом пластмассой. И вытянувшаяся в пол-окна в поисках солнца герань, и выцветшие от времени шторы в когда-то жизнерадостный горошек.

Чеков чувствовал расположение к посетителям заведения: простым работягам и многое повидавшим женщинам. Сюда не захаживали успешные и молодые. Здесь собирались после смены обычные жители Верхнего Захолустья в надежде порадовать себя гостовскими варениками и милой всякому желудку русской водочкой.

Чеков встал в хвост небольшой очереди и удивился, что «варенишная» (прежде она была рюмошной, и авторы, разделив верхне-захолустинскую трапезу с героями, позволят себе сбиваться с названия на название) пустовата против обыкновения. Очередь быстро иссякла, и перед Чековым уже маячила одинокая спина, судя по покрою пальто, некой дамы.

Дама была медлительной и неуклюжей (про таких в листовках Лизы Аллерт пишут: «дезориентирована») и умудрилась, чуть попятившись с подносом, наступить Чекову на ногу. Чеков взвыл и полирнул лучшим из своих ругательств. Тирада была столь замысловата, что оглянувшаяся на голос дама даже приоткрыла рот и начала что-то шептать себе под нос, как бы зазубривая услышанное, чтобы впоследствии применить его.

Чеков сосканировал одутловатое лицо с когда-то, по всей видимости, приятными чертами. Во взгляде незнакомки перемежались испуг и печаль, как будто прописавшиеся там давно. Выражение её глаз не было реакцией на брань, а, скорее, окончательным диагнозом окружающему миру. Чеков тотчас почувствовал себя крайне неуютно и продолжил, уже не используя непечатную лексику:

– Ну, это… вы поаккуратней там, ага.

Дама печально улыбнулась в ответ, произнесла опять же под нос какие-то извинения, продвинула свой поднос дальше по ленте раздачи.

Продавщица, баба Юля, слыла женщиной хоть и язвительной, но доброй. Когда у неё бывало хорошее настроение, она даже отпускала в долг. Правда, однократно, если кто-то тянул с отдачей. И память у бабы Юли была дай бог каждому. Она явно знала несуразную даму, коротко ей кивнула и назвала сумму заказа.

Гудрона Карловича обрадовал этот кивок: «Ага, свои, значит». Также Чеков отметил, что на подносе у отдавившей ему ногу посетительницы стоит ровно то же, чем и сам он собирался пообедать: вареников в суповой тарелке было доверху, а маленький графинчик с прозрачной жидкостью весело перемигивался с зайцами бликов на алюминиевой поверхности направляющих.

«Пшеничная» – не усомнился Чеков.

Печальная дама отошла и заняла круглую стойку недалеко от мутного окна. Чеков с минуту подумал, добавил к своему заказу стакан компота из сухофруктов, расплатился и почему-то отправился к столику, который уже занимала дама, хотя свободных в зальчике оставалось не меньше пяти.

Чеков посмотрел на печальную и примирительно предложил:

– Ну, это… Выпьем?

Печальная дама повеселела, даже улыбнулась. Улыбка, впрочем, тоже вышла с грустинкой и даже каким-то извиняющимся подтекстом. Кивнула, молча плеснула из своего графинчика Чекову и себе, не дожидаясь, пока Чеков возьмётся за стопку, чокнулась и запрокинув голову, в глоток осушила рюмку. Схватила освободившейся рукой вилку, неловко погоняла в миске ускользавшие вареники и, наконец, пригвоздила одну варенину ко дну тарелки, подняла на алюминиевой рогатине с погнутым зубцом и отправила в рот.

Далее внушительным указательным пальцем отёрла уголки рта и опять молча уставилась на Чекова.

Гудрон Карлович добродушно хмыкнул, сам подхватил стопку, так же ловко, как незнакомка, опорожнил ёмкость и, не закусив, представился.

– Гудрон Чеков, – произнес он по-военному отрывисто и чётко и вперил взгляд в даму, предполагая, что та вежливо назовется сама.

Дама опять смутилась и прошелестела:

– Рогнеда Василькова.

Чеков недоумённо посмотрел на сотрапезницу и засмеялся:

– Во тебя, мать, занесло! Разве так людей называют? Ро-гне-да Ва-силь-ко-ва, – по складам произнёс он, противно растягивая гласные.

– Ну да, Рогнеда Василькова, но это я для дела так, а по паспорту Несветаева, – попыталась оправдаться дама.

– Ну вот, фамилия как фамилия, это я понимаю. А звать как?

Василькова-Несветаева не поднимая глаз, отчего-то сбиваясь, произнесла:

– Л-л-л-иза.

– Ага, значит так, Несветаева Елизавета.

– За что предлагаете? – Несветаева-Василькова свернула тему и подвинула рюмку к Чекову. Тот плеснул.

– А на помин души. Убил я тут вчера одного, – протянул Чеков весело и вмазал.

– Человека убили?! – Одновременно устрашаясь и сострадая, воскликнула Несветаева.

– Да если б человека! Писателя, – криво улыбнулся Гудрон Карлович и указательным пальцем пронзил воздух у себя над головой. – Разве ж писатели люди? Писатели – это писатели, а люди – он развел руками, ища подходящую формулировку. – А люди – это люди. Не надо, понимаешь, путать.

– Но писатель тоже человек. С руками, с ногами... С сердцем, наконец, – неуверенно возразила Несветаева.

– Да нет, ты не поняла, – рассмеялся Чеков, – я в себе убил писателя. Понимаешь, вчера понял, что писатель из меня никудышный. Ферштейн?

– Понимаю.

– Ну вот. Вчера с этим покончил, а сегодня отмечаю.

– А вы…

– Не выкай мне, – поправил Чеков, – давай на ты, по-простому, по-нашему, без затей.

– Так сразу я не могу. Перейти «на ты» – это всё равно что в постель, это очень интимно. Позвольте уж мне следовать своей привычке, – Несветаева забеспокоилась, что прозвучало не особенно дружелюбно. Но не знала, как поправить впечатление.

– А с чего вы взяли-то, что вы писатель плохой? – Помолчав, участливо спросила она. – Злые люди сказали?

– Да нет. Сам дошёл. Ты знаешь, писал ведь много лет, бывало, и хвалили. А тут перечитал – и вдруг как глаза открылись: такая помойка. Зачем эти буквы, зачем слова?

Никого они не меняют.  Ни читателя, ни того, кто пишет. Скотами и остаёмся. – Чеков, не спрашивая, уже из своего графинчика плеснул Несветаевой и себе, и, не чокаясь, будто и вправду на поминках, выпил.

– Ну, понимаешь, писателишки сейчас, ну, такие… – Чеков задумался.

– Какие такие?

– Да измельчали, что ли, не знаю. Я тут намедни Антон Палыча читал. Оптика поменялась.

– Ну, это да… – поняла Несветаева. – Вы знаете, Чеков, а я ведь сродни вам, пишу, писательница и поэтесса.

– Настоящая? – Крайне заинтересованный, Чеков сощурил свои серые глаза.

– Всамделишная. – Подтвердила Лизавета и продолжила: – Чем дальше жить думаете?

– Эх, где наше не пропадало! – Перековеркал он поговорку. – Погоны-то я пару лет как снял. На завод пойду. В самый раз работа для нормального мужика. Не одрябнешь.

Несветаева присмотрелась к Гудрону Карловичу. Выглядел он крепким, был подтянут, спина прямая. Что там про погоны? Да, военная выправка видна. Но где служил, уточнять не стала.

«Этот как раз на заводе закрепится», – подумала Несветаева, а вслух сказала:

– Вы, может быть, слышали, Гудрон, про литературное общество – «Под куй Пе га са»?

– А-а-а, конечно, слышал. Известные тунеядцы и прожигатели жизни. Самокоронованные короли литературных посиделок.

– Зачем же вы так резко? Есть среди них и вполне приличные люди. И словом владеют. Хотите, познакомлю? Оцените сами, не по слухам.

Чёртики заплясали в глазах Чекова:

– А давай! Вот сейчас допьём – и погнали! Где знакомить собираешься?

– У нас сегодня мероприятие в одном модном заведении… Но туда ещё рано. К четырём приглашали.



Чеков отправился за новым графинчиком. Двумя. Баба Юля расплылась в улыбке, обнажив железные резцы.

Следующие полтора часа промелькнули незаметно для собеседников. Чеков дважды ненадолго отлучался – по малой нужде и расплатиться за очередной графинчик.

Взяв пресловутый графинчик и себе, авторы без труда подслушали разговор этой нелепой пары.

– Тебе вообще доверять-то можно? – спросил, вернувшись с раздачи с новой порцией горячительного, Гудрон, всегда ценивший в людях, особливо женщинах, умение держать дистанцию, если оно не переходило в высокомерие, которое отставник беспощадно презирал. Поначалу его раздражало «выканье» случайной собеседницы, но Лиза держалась так просто, что он невольно почувствовал расположение к ней, несмотря на некоторую карикатурность её внешности.

А сегодняшнее употреблённое до того благостно легло на вчерашнее принятое, что расположило Гудрона к разговору по душам.

– Я иной раз и себе-то не особо доверяю, – после некоторого раздумья произнесла Несветаева.

– Если человек в себе хоть малость сомневается, он ещё не совсем пропащий, – удовлетворённый ответом Чеков отсалютовал стаканом.

– А вы?

– О, мне можно доверять всецело – в этом нет никаких сомнений!

Писатели – всамделишная и самоубиенный – весело рассмеялись.

– Эх, Лиза, – понимая, что ступает на тонкий лёд, осторожно начал Гудрон, – не кажется ли тебе, что литература не выживает в Верхнем Захолустье? – Чеков демонстративно обвёл взглядом сумрачное помещение вареничной. – Свету здесь не хватает. Под тусклым солнцем трудно зреют…

Лиза отпрянула от собеседника, будто обжёгшись о незаконченную, определённо слышанную ею прежде, фразу.

– Киснем, как молоко, – сбившись, недоумённо продолжил Чеков. – Прозябание.

– Прозябание – это внутреннее, от внешнего не зависит, – неожиданно твёрдо возразила Несветаева. – И в столицах можно… жизнь… в никуда. «Чего ты ждал? Того ли ты достиг? Плетёшься ты среди таких же ждущих… Разве ты заметил, Как он прошёл, единственный твой день?»

Лиза с надеждой всматривалась в лицо своего визави, но нет, он не уловил. Не читал, значит. Да это и не печаталось, наверное.

– Да я не о том! – махнул с досадой Гудрон. – Не думаешь, что пора расширить горизонты? Может, податься куда? Мир посмотреть.

– Вы предлагаете миграцию в более плодородные места? – голос Несветаевой стал жёстким.

– Чур тебя! Совсем тут с мыслями о загранице кукухой поехали! Нет, – отчеканил Чеков, зло и безапелляционно: – я, Лиза, Родину люблю. И ни за какие коврижки. Ни за какие, – тут Гудрон, качнувшись, подпёр стену спиной и уже расслабленно продолжил: – Я про экскурсионный вояж талдычу.

– И куда же? – успокоенная Несветаева вновь благосклонно поглядела на Чекова. – В столицу?

– Москва – зело жирный и развратный город, но таки и в нём есть много чего для души, – задумался Гудрон. По его виду было понятно, что на себя примеряет и как место жительства, но, впрочем, не особо удовлетворён собственным умозаключением. – Если только проездом, – в итоге подытожил Чеков.

– Пе-тербург? – С какой-то непонятной натугой спросила Несветаева, словно хотела назвать город по-иному, но вовремя спохватилась.

– Место, где закатилось так много солнц? Нет. Я, видишь ли, не сторонник промозглых праздников и дождливых будней, – сыронизировал Гудрон.

– Так что вас привлекает?

– Глубинное, родное привлекает. Сердечное.

Будь Чеков не так расфокусирован выпитым, обратил бы самое пристальное внимание на то, как подалась вперёд Несветаева и с какой затаённой надеждой ловила каждое слово собеседника.

– А сердце, – продолжил Гудрон, – сердце нашей страны бьётся и трепещет, думается мне, в Свердловске. Значит, нам туда дорога.

Писательница с шумом выдохнула, будто произнесённое «Свердловск» обладало какой-то особенной важностью для неё и служило паролем для сближения.

– Знаете, Гудрон, возможно, мы вскорости сможем с вами перейти на «ты».



Вывалились они из вареничной разгорячённые не только спиртным, но и чем-то ещё (авторы, добравшиеся до финальной фразы, разумеется, знают чем, но спойлерить не станут), раскрасневшие и размягчённые неожиданной встречей. Несветаева повела Чекова в место сбора лито.

Через десять шагов она остановилась, круто повернулась, опять оттоптав Чекову ноги, впрочем, тот уже был в таком состоянии, что не сильно обратил на это внимание. Несветаева схватила спутника за воротник, рывком притянула к себе и жарко задышала в ухо новому знакомцу.

– Пообещайте мне, что в Свердловск поедем вместе. Обязуюсь показать то, что сокрыто от эску… экскурсоводов, – слово «экскурсоводов» она произнесла всего с одной запинкой, хотя на пару с Чековым в них плескалось не меньше пятисот граммов.

– Конечно!

– И вот еще, пообещайте мне, что будете называть меня только по фамилии.

– Лиз, а почему только по фамилии?

– Занадом, занадом. Не хочу, чтобы кто-нибудь знал, как меня по-настоящему зовут.

– О, как! Ну, ладно.

– Васильковой называйте.

– Нет, от этой фамилии у меня изжога, буду тебя называть Несветаева. А что, и никто в «Пегасе» не знает твоего настоящего имени? – Чеков недоумённо посмотрел на спутницу.

– Кто. Вот он знает, – непонятно объяснила Лиза и зашагала вперёд.

Чеков поскрёб в задумчивости макушку и припустил за Несветаевой.

Авторы, курившие в это время на парковой скамье в жидкой аллейке, разделявшей две полосы движения, тотчас встали и пошли быстрым трезвым шагом, чтобы опередить пьяненькую парочку и занять лучшие для обзора места.