Семь лаковых бусин

Проза / Читателей: 28

Инфо

Глава 1: Молчаливые боги нуорэт.

Холодный край. Темное небо, наполненное россыпями сияющих звезд. Под этим небом, отражаясь в зеркальных водах реки, которая выточила русло в толще седых снегов, стояли два человека.
Спокойные лица. Укрытые каменной пеленой глаза. Недвижимые фигуры. Ни вдоха, ни выдоха. Молчаливые изваяния мужчины и женщины, вылепленные рукой искусного скульптора в начале времен. Их отправили сюда в дар небу и некогда горячей земле. Тишина и пришедший на смену теплу снег взрастили их. А время, делимое светом звезд с небесного купола и вязкой тьмой, поднимающейся от снегов на две равные половины, стало для них единственной мерой пустоты.
Долгие годы ждали они своей участи, оберегая спящие внутри зерна творения. Холодное мерцание далеких светил умывало их юные тела, но не давало жизни. И только свет Взошедшей звезды – яркого солнца родины, которое появилось на небосводе через пять веков после их прибытия, вновь пробудил её. В ту пору тьма, выступившая из глубин снегов, подползала к берегам реки. Маслянистые щупальца ее в который раз пытались отвоевать единственный не подвластный им уголок. Сокращаясь и расправляясь, они почти сделали это. Плотная пелена укрыла реку и извивающимися усиками непроглядной черноты уже касалась воды. Но лучи Взошедшей, пронзая бездну, обрушили этот покров. Свет, будто обладая собственной волей, целенаправленно истреблял тьму. Легким касанием он зацепил тело Аор – женщины, что стояла на правом берегу реки. Конус света плавно обрисовал линию волос, застывших каменной короной, изящный изгиб шеи и высокую грудь. Перетек дальше, к ногам статуи, и продолжил таинственный танец среди мелких островков тьмы.  Но стоило ему коснуться горизонта, как неведомая сила, будто магнитом, вновь притянула его к телу девушки, и оно породило новый свет. Голубоватый, полупрозрачный поток, словно вуаль, спустился по берегу к кромке воды. После разбудивший зерна свет по придонному краю стек вглубь реки и там, поддавшись ритму медленных волн, дал начало десяткам тонких нитей, пульсирующих, но еще не живых.
Так Взошедшая вначале пробудила Аор.
Но разбитая на осколки тьма все еще была в силе. За мгновение до того, как сияние звезды впервые осветило лицо юноши на левом берегу, тело посланца других миров втянуло в себя крохотные непрозрачные островки. Они окружили зерна творения, спящие в нем, и от этого каменную скульптуру наполнил красный свет.
Таким было пробуждение Сигира.
Алые сгустки, сошедшие с его тела, но не достигшие вод, подтопили снега и темными потоками лавы застыли на левом берегу. Те же, что опустились на дно реки, столкнулись с плотным голубым потоком. Но не исчезли, а лишь изменили его, подарив пурпурное сияние придонному краю и образовав сотни крохотных пузырьков, поднимающихся к поверхности.
Вскоре пенное облако, разлившееся между двух берегов, прорвало тонкую водяную гладь, выросло над рекой и белыми хлопьями начало опадать к ногам оживших статуй, постепенно одевая их обнаженные тела. Согретые теплым голубым сиянием и яростным красным светом, мельчайшие островки пены окрепли и разрослись.
Те что окружили Аор мягким коконом, легко соскользнули по ее телу и упали на снега и в воды реки первыми семенами Душ, породив речных обитателей.
Грубая корка, сковавшая тело Сигира треснула и осыпалась к ногам статуи не сразу. Застывшие клочья пены проросли в каменной коже. Напитавшиеся силой зародышей созидания, они были отторгнуты крепким телом юноши и упали на землю живыми каплями первых семян Тела.
Так началась история мира, который приютил племя нуорэт: детей молчаливых богов.
Много лет прошло с тех пор. Реку меж двух берегов наводнила жизнь. Покоящиеся семена Душ, что осели на клубки голубых нитей на дне реки, испытав на себе не замутненную силу света, изменились, став живородящими почками. И вскоре частокол серебряных ростков первой лесной рощи укрыл правый берег. Синяя река, омывающая водами ее границы, вынесла из глубин часть речных обитателей, заставив их шагнуть на сушу и вскоре среди молодых стволов разнеслось многоголосое пение детей Аор.
Потеки лавы, испещрившие левый берег, остывая и разрушаясь, укрыли серую снежную пустошь слоем каменной пыли. Семя Тела, упавшее сюда, облачилось в плотную скорлупу и замерло, дожидаясь своего часа перерождения. Со временем каменное крошево легких скорлупок поднялось над пустошью причудливой стеной, создав при этом удобное жилище для тех, кого назвали детьми Сигира.
Так в мир, рожденный по воле Взошедшей звезды, Аор и Сигира, пришли первые живые создания.
Два народа разошлись по берегам реки. Чисты были помыслы детей Аор и край, который они заселили и мирно обживали, отвечал им добром. Прибрежная роща синекорых ив таадэт на западе разрослась буйным цветом, а вслед за ней от снегов поднялись и другие деревья, подарив поселенцам кров и пищу. Но такая жизнь быстро опостылела жителям левого берега. И как только отпрысков Сигира - тех, в ком сила зерен творения соседствовала с первородной тьмой, посетила их первая мысль – мир между двух берегов перестал существовать.Каменные башни, что выросли на месте стены на левом берегу, уже не были так желанны тем, кто заселил восток. Раскидистые лесные чащи и охотничьи угодья, изобилие пищи в прибрежных водах запада стали пределом их стремлений. Мир застыл в предчувствии неминуемой схватки. И вскоре она состоялась....
Кровью водных детей Аор, которых обманом завлекли к себе и убили дети Сигира, окропилась река, замутив некогда чистые синие воды, и тогда молчаливая богиня впервые обрушила гнев на восток. Скорбь об умерших и сила, копившаяся в ней с момента сотворения жизни, раскололи прекрасное тело женщины. Обломки упали в воды реки, и обратили течение вспять. Высокая волна, подгоняемая мыслями Аор, взметнулась над образовавшимся озером, сметая на своем пути все, что было создано неугодными детьми Сигира.  Но брат ее был безучастен. Только угасающими искрами пламени зазмеились его губы, сложившись в подобие горькой улыбки, и последний лоскут тьмы покинул тело. Сигир пал. Чистый свет, вдохнувший в него жизнь, широким потоком растекся по небосклону.
Опустошенная душа Аор вслед за ним взметнулась к сияющим звездам и белой, печальной тенью застыла у горизонта, роняя как слезы, серебристое сияние к водам великого озера.
Такими, по легендам, были первые светила холодного края. Свет Сигира стал тусклым Солнцем, которое грело лучами жителей этой земли несколько дней в году. Дух Аор, переродился в теле Луны и она, тихо улыбаясь, ясными морозными ночами смотрела на них с небес.
Даже там, среди далеких и близких немеркнущих сестер, Аор старалась защитить своих выживших детей. С лучами ускользающей в небытие Взошедшей, к камням, которые были ее телом, молчаливая богиня отправила остаток своих сил. И в тот же час из осколков возродился прекрасный зверь, сияющий переливами серого, как снега над озером, меха.
То была волчица - Э’тен, союзница, наместница и жрица Аор на земле. Но слепы были ее глаза и не могла она внимать просьбам осиротевших нуорэт: племени людей, последних детей Аор. Увидела это молчаливая богиня и тогда сломанные осколками деревья с синей корой, что касались тела зверя, наполнились голубым свечением, подарив ему бессмертную душу. Дух Э’тен услышал тихие голоса людского племени на правом берегу и она сама позвала к себе первых дочерей нуорэт. Разделившие ее дар девушки обучились песне, способной призывать младших жриц богини - волчиц Тарэ, живущих в глубине рощи. Однако не они одни ощутили этот призыв. Куски серебристой древесины таадэт, перемешавшиеся с обломками тела богини впитали его, став хранителями союза Призванных и Тарэ - мощной колдовской силы, способной противостоять злу. Нитками лаковых бусин обернулись они и с тех пор передаются по наследству каждому из семи поколений женщин нуорэт, отдавая им силу и память первых воинов племени.  Щит из девушек и верных им волчиц выстоял под натиском тех, кто пришел сюда с востока и не один десяток лет защищал хрупкие границы их мира. Угроза завоевания с течением времени растаяла, как туман над синим озером.  Могущественная Э´тен - кровавый дух севера, исполнившая волю богини, ушла в глубину рощи, доживая остаток дней в кругу сестер Тарэ и многочисленных потомков. Сила, которая разлилась в жилах этого хищного племени затаилась, но не исчезла. В особые дни - дни, когда девочки племени достигали естественной черты взросления: возраста четырнадцати лет, она просыпалась и новый воин из Призванных вставал на путь служения Э’тен и Аор.
С тех давних пор легенды об Аор и Сигире, о рождении Луны и Солнца, о матери волков Э Тен, Тарэ и Призванных вошли в историю нуорэт.
Зимними вечерами, когда девушки – воины с волчицами покидали посты у границ племени и на Старой Заставе, когда с пойманной добычей в селение возвращались мужчины - охотники, перед костром разворачивалась эта история, бередя сердца молодого поколения нуорэт.
Таинство ритуала призыва – давно знакомое им, не вызывало сомнений, но далеки были герои легенд. Только однажды их лик явственно проступил сквозь завесу времени. За год до Великой Вьюги перед молодой шаманкой Нойтой, едва прошедшей обряд посвящения, в одном из ее пророческих снов предстала Э’тен.  В песне, обращенной к Призванной, она поведала о том, что в ночь, когда самая яркая звезда сияющими лучами поделит небо пополам, в семье наследников первого рода нуорэт родится девочка, которая разделит с ней свое тело. В то же время, на исходе Луны придет и та, что кровными узами свяжет северное племя с людьми востока.
Грозное предсказание о нелегкой судьбе двух девочек, способных изменить обыденное течение жизни одинокого племени оставалось таковым лишь до того, как подруга Нойты - Саин: дочь вождя и прямой потомок первых нуорэт не призналась ей в своей беременности. Многое тогда поняла колдунья, но не всему еще суждено было сбыться.
Над землями племени стали набирать силу восточные ветра. Они, как и люди с далекого левого берега озера, не сулили ничего хорошего. Начиналось тревожное время Вьюги и дух кровавой матери застыл в нетерпеливом ожидании своего сосуда: Херет - Э’тен. Судьба и молчаливая богиня Аор были к ней благосклонны. Вскоре холодный северный край получил этот ценный дар.

Глава 2: Сибилл - волчица

Я бегу по охотничьей тропе на границе леса и пустыни снегов. Я бегу, и каждый выдох застывает в морозном воздухе причудливым облаком пара. Полы широкой куртки и стеганый подол платья уже давно облепил снег, густой мех капюшона щекочет кожу, но я не сбавляю скорости. Сквозь порывы ветра прислушиваюсь к мерному стуку бус на шее, но они еще молчат. Краем глаза замечаю движение позади. Это Один ведет стаю по моим следам. Верный и преданный страж.
Прошлой ночью Призванные и Тарэ из его стаи позвали меня. Вой видящих: глухой и далекий – сулил неясную угрозу. И мне - Херет - Э’ тен, следовало в этом разобраться.
***
Херет - Э’ тен - пробуждение Э’ тен - титул, отмеченный древностью. Образ, который был вписан в память предков, как напоминание о могущественных силах, существовавших на земле с начала времен. Пророчество о возрождении Э’ тен - великой матери волков и соратницы Аор в теле девушки, рожденной под Полярной звездой.
Еще маленькой, я вслушивалась в эту легенду, сидя на маминых руках у жаркого пламени костра. Вслушивалась так же, как и в другие сказания моего народа: о священных деревьях звезд - таадэт, о солнце и луне, рожденных на снежном покрове земли. От предания к преданию я то всматривалась в ночные просторы неба, то уплывала за пределы лесов, убаюканная тихим напевом старой шаманки Нойты. Всем сердцем переживала за героев мифов, улыбалась их счастливой судьбе и печалилась тогда, когда что-то мешало им. Но мне не приходило в голову, что я буду частью этого мира.
Позже мама рассказывала мне, что родилась я в одну из самых звездных ночей года. В час, когда главная звезда небосклона прочерчивала невидимую черту между прошедшим и наступающим днем. Мой первый крик запаздывал и колдунья, помогающая матери, уже готовилась причислить меня к детям Луны: мертворожденным. Но так и не смогла: тонкий голос пронзил тишину, и я раскрыла глаза.
- В этот миг радость переполняла нас, - говорила мама. - Я и отец облегченно вздохнули, - продолжала она, а в серых глазах на красивом лице проступали слезы. - А потом в душе поселилась тревога...
Мама никогда не заканчивала эту историю. Она только огорченно хмурила брови и скрывалась в глубине комнат нашей лачуги.
- Почему? – не раз спрашивала я, но ответа не было.
Мое детское любопытство не давало покоя, но маму я уже не отвлекала. Она - мать племени - решала серьезные вопросы. Изо дня в день со старейшими женщинами семейств Саин обсуждала насущные проблемы селения и руководила его защитой. Остальное время: от рассвета и до заката со мною проводил отец: один из лучших ловчих, который недавно ушел на покой. Ему я и задала интересующий меня вопрос.
Молчаливый человек, с серьезными темно-серыми глазами - он редко участвовал в шумных беседах, которые как пожары разгорались то тут, то там. Лишь в нашем доме, склонившись над мешком для дичи и орудуя иглой, он будто оттаивал и рассказывал о чем - то, что оставило в его душе яркий след. Вот и теперь, усадив меня рядом с собой, он негромко спросил, что бы я хотела услышать.
- Почему, папа?  - спрашивала я. - Почему мама говорила, что вы встревожились, когда я родилась?
- Потому, - приосанившись, отвечал отец, и мужественное лицо окрашивалось смесью давнего страха и большой любви, - что мы видели - ты не похожа на остальных малышей, родившихся незадолго до тебя. - Крохотная, такая крохотная, что мы боялись тебя коснуться. Помню, тогда Нойта взяла тебя на руки и поднесла к свету. Мы заметили еще одно отличие: глаза - синие, как воды нашего озера. А затем ведунья напомнила нам о былых легендах. Она сообщила, что вскоре в этом холодном мире пробудится Э’ тен, и тебе – ее сосуду, уготована нелегкая судьба.
Надолго я, поглощенная детскими мечтами, переживаниями и белым миром, который простирался вокруг меня, забыла об этом разговоре. За это время я успела сдружиться со сверстниками, и, в кругу них, рядом со своей подругой: Тарьей – дочерью шаманки, уже никто не обращал внимания на мои синие глаза и низкий рост. Я росла счастливым и довольным жизнью ребенком.
Но, забытое мной: предсказание о Херет - Э’ тен - еще будоражило умы нуорэт - моих соплеменников. Ожидание ее прихода томило и пугало их неизвестностью. Время шло, приближая срок исполнения слов колдуньи.
Снова с этим мифом пришлось столкнуться, когда я достигла четырнадцатилетнего возраста. Как и остальным девочкам рода, в семи поколениях, мне предстояло участие в церемонии призыва волчиц. Этот старинный ритуал проводился, чтобы девочка могла пополнить ряды Призванных - основного звена в линии обороны племени. Леса окружали нас, и место для обряда отыскивалось везде. Однако мне, как наследнице первого рода нуорэт отдавалась особая почесть. Я должна была в одиночку дожидаться рассвета на краю леса Тарэ: жриц и помощниц богини. Семь лаковых бусин с бирюзовым отливом - семь свидетельств доблести призванных девочек и волчиц, касались шеи. Семь лаковых бусин и еще один кусочек дерева таадэт, заготовки для бусины и вместилища души моей - восьмой волчицы. Приготовившаяся, я застыла у окраины леса. Но тот, кто встретил меня, словно насмехаясь над древними обычаями, изменил основу ритуала. На прогалину выступил волк - черный, как сама ночь, матерый зверь.
Уверенной поступью он приблизился ко мне. И в тот момент, когда расстояние между нами сократилось до шага, я почувствовала это. Это было призывом: рокочущей и щемящей мелодией ожидания, пробирающей изнутри. Не в силах заглушить этот клич внутри себя, я подняла опущенные в досаде глаза.
И этот миг стал началом союза, объединившего нас на долгие годы. Осмысленный взгляд желтых глаз зверя начал преображаться: в нем полыхнул, а затем принялся расти и шириться зеленый отсвет, до тех пор, пока изумрудная зелень не затопила радужку. Что-то менялось и во мне: новое чувство, знакомое и незнакомое, рвалось изнутри, распространяясь по телу колкой дрожью. Энергия, до той поры не ощущаемая, перерождалась во мне в обжигающий сгусток, который все отчетливее обретал черты чего-то мощного и грациозного. Когда озноб и жжение достигли пика, я лишилась чувств.
Возвращение было тяжелым. Шепот бусин баюкал меня, все глубже уводя в страну снов. Призванные и Тарэ пели Песнь. Только лай охотничьих собак и обеспокоенные призывы отца вырвали меня из небытия. Мое тело отыскали у берегов озера. Лицо и пальцы покрывали алые разводы: видимо, от напряжения носом пошла кровь. Потому крики отца были такими взволнованными.
Когда он подошел ко мне, и я открыла глаза, лицо его изменилось. Удивленное молчание и мимолетные взгляды старых и молодых ловчих сопровождали меня всю дорогу от озера к деревне. Но и там, за родными стенами, испуг, который я видела в глазах встречаемых нами людей, не покидал меня. Не понимая в чем дело, я нашла свою мать и спросила ее напрямик. Она долго вглядывалась в меня, будто не узнавая, а потом взяла под руку и повела к ограде домов, туда, где на частоколе висели легкие серебряные щиты, доведенные умелыми руками Гайра – кузнеца до зеркального блеска. Тут - то и выяснилась причина такого странного поведения близких и знакомых: мои глаза потеряли глубокий синий оттенок. Теперь в них поселилась лазурь весеннего неба. Привычный для племени ритуал изменил меня сильнее, чем других девочек моего возраста. Приблизило ли это встречу с Э’ тен или испытанные ощущения означали не большую отсрочку перед свиданием с богиней – я не знала.
После были только сны и шепот бус. Сны изводили: грозные кошмары приходили каждую ночь, оставляя после себя боль и слезы. И только шепот дарил надежду. Близкие и далекие голоса девушек - воинов из семи поколений предков, делились со мной мыслями и памятью, возлагая на себя роль наставников и товарищей. Но в некоторые дни Призванные затихали. И тогда из глубин того, чем было отданное мне украшение, слышался вой. Со временем я научилась соотносить его с приметами и событиями окружающего мира и предупреждать жителей селения об опасности. Но были и такие времена, когда вой Тарэ наполнял все мое существо, и я теряла контроль над собой, пропадая на долгий срок. Эти моменты стирались из памяти. Только у Предела, над Старой заставой, среди стражников передавались слухи о высокой девушке, в похожих одеждах, будто призрак возникающей вдалеке. По ее левую руку неизменно стоял черный волк. В редких случаях “видение“ поднимало руку к горизонту, и тогда караульные усиливали посты - нуорэт ждали дурных вестей.
Вскоре обитатели города разглядели связь между тем, как исчезала я и появлялась незнакомка. В мою сторону вновь обратились тяжелые взгляды, а тихие шепотки понесли весть о страшном проклятии дочери вождя. Вскоре шепот перерос в разговоры, поселившие в соплеменниках непреодолимый страх, и отец был вынужден отвести меня к старой колдунье.
Едва я ступила на порог ее дома, шаманка вскинулась и заголосила о Херет -Э’ тен и пророчестве восьмого волка. Немалых трудов стоило ее успокоить, но как только это удалось и мы рассказали ей обо всем, что случилось, Нойта выразила желание взяться за мое обучение.
Шесть лет ушло на то, чтобы она научила меня сдерживать внутренний зов или, в необходимых случаях, направлять его во благо. За это время не раз мои страшные грезы переходили грань снов, открывая истинную суть моего изменения. Преображаясь в Э’ тен, в беспамятстве, я ломала усмиряющие дух богини оковы. И тогда за чертой владений моего народа охотники находили цепочки кровавых следов, тянувшихся к ограде селения и обратно, в лес. Помощь Нойты, в таких случаях, была бесценной. На земле, в воде и у огня, под солнцем и луной, отварами трав и долгими песнопениями она закаляла мою волю, помогая выстроить барьер, ограничивающий полученные в ритуале способности. Магия и древние знания питали меня, как питает голодного корка хлеба.
Со временем я достигла больших успехов, глубоко усвоив опыт коротких схваток Призванных с врагами моего народа и со знанием дела применяя его на практике. Заручившись такой поддержкой, звенья девушек – воинов с волчицами Тарэ и охрана Старой заставы получили возможность легко пресекать поползновения чужаков, сделав нашу деревеньку неприступной крепостью. Все возвращалось на круги своя. Шепот бус затих надолго, но не навсегда...
***
Той ночью голоса ушедших предков вновь позвали меня.
Я бежала к озеру, часть которого застыла ледяной коркой, по охотничьей тропе, между белой стеной деревьев и заснеженной пустошью. Мое зеленое платье промокло, а на груди семь лаковых бусин отстукивали нездешний ритм, касаясь узоров грудного доспеха. Непослушные каштановые завитки волос запутывались в ворсе капюшона.
Скрежет ломающегося льда насторожил меня еще в начале пути: к берегу подходил корабль. Рыжие и светлокожие воины толпились на палубе. Возбужденные крики неслись по глади замерзшего водоема, отражаясь в глубине леса запоздалым эхом. Зов Одина вновь прожигал вены. Тело пробирала дрожь, рокот не стихал в голове.
Голубоглазая Сибилл: Сибилл - волчица - уходила. Внутри меня пробуждалась Э’ тен - мать волков, великий и кровавый дух севера.
Стая, с черным вожаком, следовала за ней.

Глава 3: Тарья - ведьмина дочь.

“Не спрашивай о том, кто пришел с востока!“ - любимая присказка моих соплеменников. “Не спрашивай...“ - говорила мама, вплетая в домотканое кружево белые и голубые нити. И я знала, что “с востока“ не стоит ждать ничего хорошего. Но восток далеко, там, где поднимается наше холодное солнце. А мы, все время, сколько себя помню, жили здесь, на севере.
В доме, укрытом шкурами годовалых оленей, тепло: костер, посреди племенного очага уносит яркие всполохи искр в звездное небо по ночам, но огонь не угасает и днем. Сучья и поленья для него приносят люди из деревни. Иногда на древесной коре, обернутой высушенными травами, я вижу белые руны, но прочитать я их не могу. В лунные ночи матушка стирает надписи пучками трав и кидает подношения в костер. Только тогда огонь начинает петь. Голос колдуньи едва слышно повторяет незамысловатый мотив. В плавном движении гулкий медный диск покидает привычное место над входом, и костяные браслеты опоясывают руки. Тонкая бело - голубая накидка закрывает глаза. В эти минуты в жилах Нойты просыпается колдовство и, уже потом, выплескивается в мир торжественной песней волчицы. Призванная во всей своей красе, могущественная, но не такая сильная, как вожди моего народа. Моя мать. Когда-нибудь она споет и для меня. А пока я смотрю, как ее силуэт растворяется в клубах ароматного дыма. На секунды расплывчатые линии объединяются в другой образ: лицо женщины с волчьим взглядом. “Ведьма ...“ - шепчут люди, собравшиеся на ритуал, и опускают глаза. “Ведьма...“ - звон колокольчиков на браслетах - отзвук первой моей колыбельной, напоминает, что колдунья все еще здесь.
Образы, которые появляются во время ритуала, никогда не повторяются. Но после него маски растворяются, и я вижу ее такой, какой видела двадцать лет подряд: худой, с чуть усталым прищуром серых, как тучи, слезящихся глаз на лице, обрамленном венчиком седых волос. Да, родила меня она поздно: в то же время, когда на свет появилась Сибилл - дочь вождя и моя подруга. Пять лун разделяли нас и шаманка видела в этом знак. Не первый и не последний. За год до этого, переживая очередное забытьё, она предрекла наше появление, изрядно напугав при этом Саин - будущую мать племени.
Тот вечер, как говорила мама, закончился ссорой. Страх одолел маленькую женщину с серыми глазами, когда она узнала, что ее дочь станет вместилищем духа Херет - Э’ тен и она поклялась, что больше не войдет в дом подруги. Слава Богине, она не дослушала речи Нойты до конца, ведь то, что тогда сказала шаманка, Саин и жители деревни, восприняли бы как позор и изгнали бы ее из селения.
“Не спрашивай о том, кто пришел с востока!“ - ослабевшая после обряда и кажущаяся еще более древней, матушка медленно ходит под сенью шкур и ворчит, как слепая волчица. “Не спрашивай... “ - опустив старые кости на приземистое ложе, она закрывает глаза и погружается в короткий и беспокойный сон.
Вопреки запретам, я многое знаю о нем. “Тот, кто пришел с востока“ оказался у ворот селения задолго до моего рождения. Одинокий путник, одетый в странные одежды из легкой ткани, запорошенный снегом предстал перед стражниками в дни Великой Вьюги. Светловолосый чужак, которого не страшили ни Призванные, ни их волки. Его появление взбудоражило Старую заставу.  Казалось, что барьер, сдерживающий чужеземцев, не одну сотню лет, дал трещину. Призванные не справились или что-то остановило их? Воины не знали. Во всем могли разобраться только правители нуорэт и верная им шаманка. Троекратный призыв рога собрал их в главной башне заставы. Никогда раньше Нойта не говорила о той встрече. Но, однажды, в ненастный зимний вечер перед тринадцатым днем моего рождения, когда ветер завывал за стенами дома, мама вспомнила этот день.
- Саин стала чужой, - начала она.
- Смотрела на меня колким взглядом и слова не проронила, - горький вздох на мгновение остановил рассказ, но потом она продолжила: - Будто и не знала совсем. А с путником - то я и не говорила. Молчаливый он был: то ли замерз сильно, а может и говорить не мог. Сколько не выпытывал вождь, хотя бы имя его, все без толку.
- Знаешь, Тарья, глядел он на меня странно: будто видел кого-то еще. Обожжет тяжелым взглядом и вновь на стражу уставится. Долго это было, пока мать Саин на лошади не уехала. А чужака так в этот день в поселок и не пустили. Дали пару одеял, для тепла, и оставили в башне, на ночь.  А мне наказ, чтобы завтра я у него магией своей все выведала. Так и поступили.
- А дальше что? - не утерпев, спрашиваю я и сразу же замолкаю. Боюсь, что она прекратит рассказывать.
- Дальше - то? Утром явился он. Молчит, а сам мне в руки поленце подает с рунами и послание от Саин. Это она для него подношение сделала, по приказу отца. Ну, я, как положено, руны стерла, и поленце в огонь бросила. К обряду готовиться начала. Только смотрю, а он глаз не отводит. За каждым движением следит. Вот уже и огонь запел, и дымом меня овеяло, только от взгляда чужака отделаться не могу. Ну и я на него глянула. Да чуть обряд не оборвала. Смотрю, а уже и нет того путника, что в башне был: косматого и сурового. Сидит передо мной мальчишка, как ты возрастом. Лицо светлое и глаза голубые, как лед на озере. Сидит и улыбается, вроде как шепчет что-то.
Лицо Нойты, на секунду, стало таким растерянным, что я улыбнулась. Вскоре улыбалась и она.
- Да, Тарья, магом он оказался, подстать мне. Потому и от Призванных уйти смог, и Тарэ не унюхали. А из меня ритуал силы высосал. Наутро только имя вспомнить и смогла. Эстэ - его звали...
Шаманка отвлеклась, потянувшись за коротким посохом, который лежал возле очага. Немного подумав, она не стала на него опираться, только пошевелила отскочившие от огня древесные угольки.
- Пять лун он ко мне ходил, но молчал подолгу. Сколько я не меняла облик, он тем же мальчишкой оставался. Магией может своей боялся напугать. Да только мне ли пугаться. Я - то силу от природы брала, от деревьев, да сучков всяких. Потому и кожа теперь такая, как кора древесная. А раньше ведь красивая была... А он, он другой... Бубен мой медный ему приглянулся и, через него, сила его шла, жаркая, как пламя. Я тут и припомнила, что на Старой заставе такое же чувство мне покоя не давало. Знать, тогда он меня и приметил.
Голос матери вновь затих, серые глаза сонно замигали, и уже через пару минут она крепко спала, привалившись спиной к невысокой ширме, оббитой лисьими шкурами. Безмолвие затопило дом и вылилось за стены. Усталый ветер опустил свои призрачные крылья. Только иногда загулявшие порывы проникали в жилище через дымовое окно. Горсти снежинок, которые приносили струи холодного воздуха, таяли над огнем, превращаясь в мелкую водяную пыль. Этот танец снега, знакомый с детства, так же как колыбельные матушки, приносил легкие и счастливые сны.
Ранним утром следующего дня в двери дома постучалась Уна.  Месяц назад она овдовела, потеряв мужа в бою у Старой заставы, так же как и отца. Двое детей остались на ее руках: десятилетняя Анни и трехлетний Улле. Болезненный мальчик и его мать очень часто бывали у нас. Но теперь Уна волновалась сильнее обычного: круги под глазами, полными слез, говорили о бессонной ночи, дрожащие губы неуверенно двигались – женщина пыталась что-то сказать. Наконец, немного совладав с собой, она зашептала: «Помогите, помогите...»  Мальчик, лежащий на ее руках и обернутый в слои теплой пуховой ткани, беспокойно закричал.
В этот рассветный час морозный воздух мог навредить малышу и поэтому, я не раздумывая, впустила их в дом. Тем временем Нойта уже была здесь, у входа. Бережно взяв ребенка из рук матери, она осторожно отодвинула уголок ткани, закрывающий лицо. Болезнь Улле была в самом разгаре: ярко - розовый румянец заливал щеки, а на лбу выступили бисеринки пота. Волны дрожи охватывали маленькое тельце. Дыхание было тяжелым: короткие вдохи и полные дурного жара выдохи прерывались хрипом и сильным кашлем. Смерть почти настигла мальчика.  Его мать горько плакала у очага.
“Тарья, помоги!“ – Нойта, уже начавшая подготовку к ритуалу, коротким жестом подозвала меня ближе к костру. Годы наблюдения за ее работой, подсказали, что будет дальше. Когда – то мама еще пытаясь разбудить спящую во мне магию, заставив меня выучить пару простых колдовских рецептов. И, хотя потом мой дар и проявился в ином, я еще могла приготовить их. Как раз это и было нужно.
Уже через несколько минут, в закопчённом бронзовом котелке, уютно расположившемся на треножнике у самого края кострища, тихонько бурлила талая вода. Тонкий аромат измельченных ягод, цветов, кореньев и трав, бросаемых в воду, примешивался к запаху горящих поленьев и наполнял зелье целебной силой.
В это время темно-оранжевый бубен шаманки уже отбивал причудливый ритм.  Щелчки костяных бусин дополняли его. Сложный обряд требовал полной самоотдачи колдуньи, а это значило, что только она, Уна и мальчик могли остаться в стенах дома.  И меня это нисколько не огорчало. Метнувшись ко входу и едва накинув пуховый платок на копну, не поддающихся гребням светлых волос, я уже летела на встречу своей подруге и приключениям.
Этот зимний день в селение не отличался от других таких же. Легкое покалывание притаившегося мороза на улице пришло на смену ледяным ветрам белой пустыни, и в укрытой от набегов Старой заставой деревеньке кипела жизнь.
Четверка седобородых воинов - караульных спорила с немощным стариком из рыбачьей артели, торгуясь в цене за пару ледяных карпов.
Поскрипывал снег под ногами гордой красавицы Бейлы, призванной из последнего дозора.  Вслед за ней вышагивала Анхат, её Тарэ - волчица с рыжими подпалинами вокруг глаз. Стоило им поравняться с нами, как Бейла, низко склонив голову, присела: “Здравствуй, Сибилл!“ Коротким поклоном Сибилл ответила на приветствие.
Не обращая внимания на эту сценку, мимо с гиканьем и свистом носились только что прошедший ритуал девчонки: долговязая Этта, хохотушка Яккали и маленькая Гани, знакомые мне по детским играм.  Встречаясь с ними взглядом, я ловила себя на мысли, что до сих пор не привыкла к новому оттенку их глаз. Ярко-голубые бусины на шеях девочек связывали их с тремя светлыми подростками - волчатами: Лучиком, Осинкой и Иглой, которые притворно огрызались на скованных цепями дворовых псов.
Хорошая погода и настроение, передавшееся нам были кстати, потому что несколькими днями ранее мы с Сибилл договорились о прогулке к дальней границе леса Тарэ. С тех пор, как она впервые услышала песни Призванных и волчиц, это место, окруженное ворохом ломаных сучьев и почерневшего от холодных ветров дубняка, влекло ее с непреодолимой силой. Там, на краю темной чащи, в крохотном домике с обветшалой оградой жил Гайр - кузнец: один из немногих мужчин, входящих в совет старейшин племени. Близкое знакомство с этим уважаемым человеком для меня могло стать предметом особой гордости и теперь только двадцать минут пути отделяли от этого момента. Из рассказов Сибилл и Нойты я знала, что лишь ему одному, не связанному с обрядами Призванных, дозволялось входить в святую святых леса жриц: на дальнюю опушку, где рождались, жили и умирали синекорые таадэт.
Юные деревья, тонкие ветви которых еще не доросли до земли и зрелые сородичи кузнеца не интересовали. Забота о них возлагалась на плечи старших Призванных. Каждый год они высекали из древесины священных деревьев заготовки для ритуальных бус.
Для Гайра ценностью были старые таадэт, уступившие времени былую стать. Глубоко под землей, вблизи их корней, встречались крупные серебряные самородки. Чистый металл, добываемый из них, легок в обработке и необыкновенно прочен, поэтому большая часть самородков уходила на изготовление щитов для воинов со Старой заставы. Из того, что оставалось, кузнец ковал удивительно красивые вещи. Вот и теперь, перед нашим с Сибилл днем рождения он получил такой, особый заказ. Саин, смирившись с судьбой своей дочери, попросила его изготовить для нее нагрудный доспех, достойный  Херет - Э’ тен.
Металл для этой работы подобрался давно. Шестьдесят тонких и гибких пластин, выкованных Гайром и скрепленных кожаными ремнями, покрыли кольчужный ворот рубашки, и теперь заготовка была готова к примерке.
Деревянный настил, по которому мы шли к деревенскому частоколу, на границе с чащей почти занесло снегом, выпавшим за прошлую ночь. Осторожно ступая по нему, мы уходили дальше, туда, где клонилась к земле каморка кузнеца. Верного ему пса в дни Богини покусала пришлая лиса, и теперь рядом с домом высился небольшой холмик, его могила.
Гайр остался один, но ещё разговаривал с ним. Вот и сейчас из-за покосившейся двери доносилось бормотание: “Эх, Задира, Задира, скоро ведь и просеки не останется! Не нужны теперь кузнецы.  Нет, не нужны. Они и сами с грозой справятся“.
Ворчание на мгновение прекратилось, а вслед за тихими шагами из-за двери показалось морщинистое лицо с кустистыми бровями и хилой бородкой.
- Пришли, значит! Не сидится, вам молодым, на месте! Случилось что ли чего?
Смущенная строгим взглядом кузнеца, Сибилл замешкалась с ответом. А в это время я уже заглядывала за спину Гайра. Там, в глубине комнаты, в крохотном очаге, освещая всполохами нехитрый скарб, доживающего свое время холостяка, горел огонь.
Яркий огонь, который привлекал меня с детства. Нойта боялась этого увлечения и в конце концов прекратила моё обучение, ограничившись только основами магии. Но огонь бушевал в моей крови и часто подстегивал вспыльчивый нрав, ссоря меня с матушкой. Однако свист и шёпот этого костра, в котором сгорали сучья престарелых таадэт, отдающих последние силы, был даже слаще ее колыбельной.
- Ну?- голос кузнеца прервал мои размышления и вывел из оцепенения Сибилл.
- Гайр, мать прислала нас за заказом. Он готов?
Лицо старика слегка смягчилось:
- Заказ, говоришь... Готов, не готов, а примерить можно. Не стойте у двери, проходите внутрь.
Комнатка внутри оказалось еще меньше, чем виделась снаружи.
- Тебя вроде как Сибилл зовут, ты Саин дочка?  Да-а-а! Давно мы ее с Задирой не навещали... Ну проходи, проходи...
В неглубокой нише за очагом, заднюю часть которой закрывала мятая, темно-синяя тряпка, наливаясь его багровыми отблесками на сколоченной деревянной крестовине, дожидалась своей примерки часть доспеха Сибилл.
Тонкий узор из невиданных трав и цветов на сочленениях пластин на плечах был настолько изящным, что мы с подругой застыли в немом восхищении.
- Красиво? - Гайр, по-видимому, был рад хорошо проделанной работе.
- Тут осталась самая малость!  Что ж, Сибилл, надень-ка рубашку, посмотрим, что сотворить можно!
В четыре руки мы стянули с неё полушубок и осторожно водрузили на его место сияющий каркас, который почти ничего не весил.
Гайр подтянул ремни под грудью Сибилл, сомкнул пару не вошедших в пазы пластин на ребрах и ещё раз оглядел доспех.
- Да, малость! Эй, подруженька, а подай-ка ты мне верёвку, там, у стены лежит,- кузнец махнул рукой в дальний конец комнаты, где лежал кузнечный мех.
Кивнув, я дошла до стола, заваленного грудами металлического сора, и попыталась вытянуть из-под неуклюжего механизма кусок витого шнура, но получилось это не сразу.
- Замаялась, поди?- усмехнулся кузнец, когда я всё-таки отдала ему верёвку. А твоя-то матушка как поживает? Гляди-ка, у Нойты  не забалуешь? Ох, и не любит меня Нойта, да и знамо, почему!
Едва уловимая улыбка вновь коснулось исхудалого лица, а в умелых руках верёвка заворачивалась спиралью вокруг тонкой талии Сибилл.
- Вот так!
Но странный разговор со мною ещё не был закончен.
- Эх, Нойта, Нойта, природа всё равно свое возьмет. Ты ведь, девчоночка, силой своей и огнём маешься? Да и металл тебя любит. А всё от него. От него, точно знаю!
Я ведь тогда еще в силе был. Жил в деревне, рядом с домом твоей матери, Сибилл. И ковал лучше, чем сейчас! Сейчас – то глаза слабые. А бывало днем или к ночи человек шесть, семь ко мне явятся.  Помоги, Гайр, говорят. Кому гарпун рыбачий выкую: крепкий, да тонкий такой, как народившийся месяц, а кому и крючок для охоты подлатать надо. Вот так и жил. Народ меня уважал. Матерей ваших я сызмальства знал: всё вдвоем ходили. Нойта – то, чуть постарше, но и Саин ей не уступала. Сама махонькая, а как головенку вскинет, так и ребятня всякая ее кругом обходит. Знамо дело, дочка вождя!
Заметив смущенные улыбки, в притворной злости, кузнец чуть сильнее затянул опоясывающую подругу веревку. - Чего улыбаетесь – то, так и было!  – Сибилл охнула, а старик прыснул от смеха, - Ладно, девонька, обожди чуток!
- Так чего, стало быть? Ага! Вспомнил!
- Эти подружки до самой Великой бури вот так и проходили. А в год, когда она случилась, словно лихо между ними проползло. Поссорились они крепко. Время тогда опасное было: зверьё лесное, как с цепи сорвалось. Даже Тарэ, в лесу, худо стало: сильными морозами волчат побило, да и хворь какая – то молодь переполовинила. Только когда вглубь рощи таадэт ушли, спастись смогли. Тогда-то из-за Старой заставы чужак и явился. Белый, грозный, да глаза свои птичьи по сторонам таращит. Сам - то высок, да худ. В общем, не наш он.
Я как он пришел не видел, мне потом стражники с Заставы рассказывали. Обмолвились они, что искра между этими тремя пробежала. Нойта ведь тогда колдовала уже, вот ее мать Саин сразу и вызвала. Закавыка там имелась: никто не знал, как он мимо Призванных прошел. Пытались на словах выспросить, но молчал он. Тогда о шаманстве и подумали. Отец Саин, между делом, хотел и разругавшихся подружек свести. Свой – то человек, для встречи с богиней, никому не помешает.
Дочке он поручение дал: приготовить подношение для ритуала. Но в тот день ничего не вышло: то ли звезды не так легли, а, может Нойта чужака испугалась. Только на следующий вечер, когда его в деревню привели, колдунья свое дело сделала.  Уж и я тогда его увидал. Что сказать: человек, как человек. Замерз, видно, да и не мудрено это: одежка – то у него легонькая, небось, продувалась насквозь. А вот взгляд цепкий. Он как инструмент мой, что на улице, возле дома висел, заприметил – загорелся весь. Хотел, вроде бы подойти, да Корду – друг мой, с заставы, остановил. Проводил потом к дому Нойты, а сам в обратную дорогу направился.
Гайр помолчал некоторое время, собираясь с мыслями, потом спохватился:
- Что ж я, старый, вас стоймя стоять-то оставил? Ох–хо–хо! Ну-кась, Тарья, бери подруженьку за руки. Идите ко мне, – отодвинув опустевшую крестовину, он поднял край синего полотна. За ним оказалась низенькая, грубо сколоченная кровать, укрытая черным покрывалом прожжённым и опаленным в некоторых местах. Кузнец легонько махнул рукой, подзывая нас, - Идите сюда, идите!
Уставшая от тяжелой ноши, Сибилл, отстранив протянутую мной руку, радостно метнулась к кровати и уселась, для удобства подоткнув подол стеганой юбки. Я прошла следом: сидя на лежанке в удобной нише так хорошо было смотреть на отблески огня, путешествующие по всей комнате. Наша прогулка затягивалась, но Гайр - хороший рассказчик и уходить от него не хотелось.
- Вот! Надо бы вас отваром трав, для тепла, напоить, да котелок мой куда - то запропастился, - жилистая и худая, истесанная рука оперлась на захламленный стол, в глазах на покрытом мелкими шрамами лице, вновь проснулся ехидный огонек. - Да, Тарья, здорово ты на них похожа...
- На кого?
Гайр вопроса уже не слышал. Он продолжал рассказ.
- Долго он к матери твоей ходил. И вроде бы знали мы уже, что зовут его Эстэ. Знали, что кузнечное дело ему знакомо, но все равно загадка в нем оставалась. Вскоре и Нойта сама не своя стала. На пирах, что вождь устраивал, весела, а стоило одну оставить - так и не было того веселья вовсе, только печаль глаза застила. Сам - то Эстэ у меня часто появляться начал. По первой просто смотрел, как я с металлом управляюсь, потом молот попросил и чего - то по мелочи ковать стал, ну, а дальше, как мы уж друзьями сделались, так он и мне кое - какие секреты открыл. Вишь, какая работа тонкая?
Кольчужная рубашка с коваными пластинами, надетая на Сибилл, переливалась багровыми бликами. Нежная вязь лепестков на плечах походила на живые цветы.
- А ведь это вершки только. Работа Эстэ еще тоньше моей была. Говорил он, что у великих мастеров учился. Все у него легко выходило, но с серебром моим никак совладать не мог. Четыре года на это потратил. А на пятый, когда ты - Сибилл, у Саин родилась, узнали мы, что и шаманка – то наша на сносях. Много тогда слухов ходило, кто отцом ребенку приходится. Да это слухи только: все селение знало, что Эстэ одной дорогой ходит: от меня к Нойте. А когда ты, девонька, на свет появилась, так и трескотня бабья шелухой облетела. Девчушкой – то, ты смешная была: кудрявая, как облачко, да белая, словно снег. Глазенки голубые, а шалунья…Спасу нет! Деревенские к тому времени поутихли. Но не все. На собрании старейшин народ опять взбунтовался. Не хотим, говорят, с предательницей жить, в лес ее нужно, в лес... С трудом их мать Саин успокоила, вот только сделала по-своему: Нойту на отшиб выселила, в старый дом ее семьи, но помощи не забыла. За каждый ритуал, что шаманка, в честь богини, проводила, платила щедро: свежим мясом и рыбой. 
Погоревала некоторое время Нойта и вновь к делу вернулась: народу, что попроще в бедах помогать. Эстэ за ней.
Тогда - то я странность его и заприметил. Дело, как раз после дней Богини было. Шел я к опушке рощи, туда, где таадэт растут, а на пути мне ямы попадаться начали. Знаю, не Призванные это. Они - те, что старше по возрасту, только право приходить сюда имеют, как раз в священный праздник, но время - то уже прошло. И не моя это работа. Я - то, когда самородки у корней ив искал, ямы за собой закапывал, чтобы зверьё мелкое, да Тарэ ноги себе не переломали. А тут гляжу - есть они: одна, другая... Ну, подумал, совсем Гайр - кузнец из ума выжил, память, что решето рваное. Ан, нет, не с того боку земля откинута, не я это. Пошел тогда я к себе. Зашел в дом и увидел - нет моего ученика. Неделю у меня не появлялся. Опосля недели, решил я к дому Нойты сходить, у нее о пропаже спровадиться. Глянул - дверь открытая, ну и вошел. А там... Над колыбелью висячей сидит друг мой - Эстэ, тебе, Тарья, на шею серебряный кулон вешает!
Моя рука невольно зависла над крохотной безделицей на шее и сразу опустилась рядом с другой, сжатой в кулак до белых костяшек.
- Да - да, вот этот, в виде молота. Повесил он его, значит, а сам слова какие - то странные приговаривает. Я, дурак, чего только тогда не передумал. Зло меня взяло, что без спросу Эстэ серебро берет, да свои ритуалы над ним совершает. Потому и с вопросом к нему не вернулся. Нойту и тебя, Тарья, жалко стало. Хватало на вас бед и напастей.
Сидел я, сидел у себя в каморке, а когда невмоготу стало, собрался к Саин, за советом. Беда, не знал я, что она отцу и подруге все расскажет. Отец Саин, хоть и меньшей силой, чем мать, обладал, да нраву крутого. Как узнал он о краже металла, так и позвал стражников с Заставы. Увели они Эстэ за границу селения, в пустоши и дело с концом.
А Нойта - то, Нойта мне моих слов не простила. Через два - три дня, после того, как Эстэ ушел, в кузне, что не серебряное было - проржавело насквозь. Вот такой месть была. Тесно нам с ней в одной деревне стало. Своей силой колдовской вынудила она меня в лес уйти, да так я тут и остался. Годы прошли, понял я, что не прав был, а заслужил ли прощения?
- Заслужил ли, девоньки? - щемящая тоска одинокого старика разлилась в его глазах.
Мы молчали: Сибилл - ошеломленно, а я - потому что никак не могла сдвинуть с места образовавшийся в горле ком.
Гайр знал “того, кто пришел с востока“, дружил с ним, учился у него. Старый кузнец навлек на отца гнев племени, когда Эстэ пытался защитить свою семью. Заговоренный… Да, заговоренный кулон - молот, что висел на моей шее, долгие годы берег нас от силы разбуженной матушкой огненной стихии. Она точно знала это, доверив его мне, ведь огонь пылал и в моих жилах. Могла ли его простить Нойта? Могла ли его простить я?
В череду унылых мыслей, которые вдруг атаковали мою душу, вновь врезался необыкновенно серьезный голос:
- Тарья! Знаю я, что перед вашей семьей виноват. Знаю, что Нойта против будет. Но, раз уж так случай выпал, раз уж ты с подружкой по доброй воле сюда пришла – иди ко мне в ученицы. Стар я уже: Долгополая вон, по пятам ходит! – махнув на стену, в сторону крохотного оконца и занесенного снегом бугорка, который из – за подступающих сумерек был едва различим, - Гайр умолк… И снова заговорил: - Ни детей, ни внуков нет, а, как ни говори, кузнечное дело из рук в руки передаваться должно: от мастера к ученику, иначе затухнет оно, как искра на снегу. Ты ведь большую силу от отца взяла, пусть пока не видишь ее. Может тогда и я грехи перед богиней искуплю...
Теперь настала и моя очередь перевести потрясенный взгляд на подругу. Сибилл уже даже не пыталась скрыть удивление. В широко раскрытых голубых глазах угадывалась одна мысль: “Как это возможно?“ Но за нею, как за множеством личин моей матери, возникающих во время ритуалов, поднималась лавина вопросов, на которые, по праву силы, непременно ответит ее мать.
На мне лежал другой гнет. Здесь, в одиноком закопченном жилище Гайра - кузнеца, среди осколков холодного и наполненного теплом его рук металла - было мое место. Стылый ветер, вырывающийся из широких щелей и жар поленьев таадэт, будоражили кровь сильнее, чем отвары трав Нойты. Они рождали во мне магию. Чуждую магию, которую не одобряли многие поколения соплеменников. Она - отныне я знала, излечила меня, подарив уверенность и цельность, такую, какой я не ведала прежде. Горечь неминуемого, неприятного разговора с матушкой слегка бередила душу. Но гнет этой всепрощающей силы, мог выплеснуться в мир лишь с моим согласием.
Отчаянное восклицание подруги, которая слишком поздно разобралась, в чем тут дело и тихое “Да!“ - разрезали тишину. Я почувствовала, что так же разделился мой мир. Невзгоды и печали уже были там, за дырявой оградой дома Гайра. Здесь оставалась только я - ученица, которой за шесть лет отведенного срока обучения предстоит на себе испытать радость и тяжесть кузнечного дела.
Когда синева сумерек сменилась темным бархатом ночи, мы покинули каморку Гайра. Две тонкие тени, легко скользя по неокрепшему насту в сторону деревни в полной тишине, опережали нас на полшага. Говорить, правда, было не о чем. Внезапно свалившееся на плечи тяжкое бремя памяти кузнеца и мое резкое решение не давали воли словам, однако и это враждебное молчание, возникшее между нами - верными подругами, сулило беду.
Как и прежде, без слов, преодолев частокол, на котором пригвожденными призраками бледной луны сияли серебряные щиты, мы разошлись по домам.
Пряный и кисловатый аромат дыма, струйка которого над нашим жилищем была едва различима на фоне звездного неба, подтверждал мои опасения. Матушка еще не спала. А это, уже наверняка, говорило о том, что Нойта знала подробности разговора с Гайром, так же как знала о его просьбе и о моем согласии. Открыв дверь в дом, я полной грудью вдохнула терпкий аромат, преследовавший меня на улице, и поняла, что не зря тревожилась. В доме пахло полынью, дубом и кислицей - сбором, который, на моей памяти, мама применяла только два раза: в дни, когда она прекратила мое обучение и к моменту ритуала призыва Сибилл. Эти редкие травы она нашла недалеко от лесов Тарэ, в пору своей юности, за несколько лет до Великой бури, когда тусклое солнце Сигира впервые прогрело наши холодные земли. Букет из веточек дуба, стеблей полыни и листьев кислицы, сожженный над горькой солью дарил кристальную ясность ума, изгоняя колдовские грезы на многие луны вперед. Это значило, что страх моей бесстрашной матери - колдуньи гнал ее по запретному пути. Не ритмичные, словно в предсмертных судорогах, удары по бубну, проскальзывающие сквозь дымное марево, дополняли пугающую картину.
С трудом отгоняя от себя наваждение, я пересекла эту комнату и ступила на порог другой, в которой чадило пламя племенного костра.
Чудовищность разительной перемены в ней сразу бросалась в глаза. От прежнего облика старой шаманки: строгой, но справедливой, которой еще утром требовалась помощь, ничего не осталось. У огня, опершись о ширму, оббитую лисьими шкурами, сидела настоящая ведьма. Всклокоченные, седые и, кажется, совсем засалившиеся волосы открывали широкий, изрезанный морщинами лоб. Серые глаза исчезли в темных провалах глазниц, только иногда поблескивая из глубины влажными горячечными искрами. Обнажив истерзанную временем линию зубов, ввалились щеки. Мягкими изгибами кожа шеи наплыла на грудь, исказив, изувечив свернутую фигуру. На сизом саване, который кое - как был надет на тело Нойты, под руками расцветали пятна пота.
Странный клекот с придыханием: сипящий и визгливый - рвал ее горло:
- Явилась, ведьмина дочь? Все ли ты слышала? Все ли знаешь?
Шамкающий рот растянулся в безумной ухмылке и взорвался диким хохотом. Подчиняясь магическим пассам ее рук, яркие всполохи пламени в последний раз взлетели к потолку, освобождая дух шаманки. Бессознательное тело начало крениться на бок. Потеряв терпение в попытках сдвинуть его с места, я ухватила одну из жертвенных чаш, что всегда стояли у очага, раскрыла нараспашку двери и выскочила на улицу за снегом.
Вскоре свежий морозный воздух рассеял остатки дыма, а на треноге над костром, начало таять белоснежное облако. Смачивая талой водой, найденную впопыхах ветошь, я растерла горячее лицо, шею, ноги и руки матери.
Нойта открыла глаза.
Тихий голос зашептал:
- Тарья, не уходи! Не уходи, дочка… – уже холодные, мозолистые руки обхватили мои с материнской, неизбывной нежностью, которую я почти забыла в ней.
Легко разрушив неловкий плен, но, еще содрогаясь внутри, я поправила складки савана:
- Я не уйду, матушка!
Остаток ночи пролетел быстро. На время лишенная колдовской силы, Нойта крепко спала. Оберегая ее сон, я прилегла рядом и тут же провалилась в серое забытьё. Неприятный разговор откладывался и, наверное, я даже была рада этому.
Утро следующего дня было поздним: мать поднялась на заре и разбудила меня только ко времени прихода первых селян. Оно было темным: все лазейки света от чего - то прикрывали тканевые одеяла и шкуры. Утро хранило в себе отголоски зарождающейся ссоры.
Нойта: откуда только силы взялись после ночного приключения - в промежутках между встречами с деревенскими, лихорадочно наводила порядок. Чаши, чашки, ступки, мешочки со сборами и не сгоревшие подношения, злополучный бубен и ритуальная накидка не один десяток раз перекладывались с места на место. При этом шаманка, в излюбленной ею манере, ворчала, временами срываясь на крик:
- Никуда тебя не пущу. Слышишь, Тарья? Мало нам старый кузнец горя принес? Сама же знаешь, как было все. Как я ему за добро отплатила... И что теперь. Эстэ извел, за тебя взялся? Не пущу.
Мои попытки вклиниться в разъяренную речь пресекались на корню: разбиваемыми склянками со снадобьями или ворохом сухих трав, летящих на пол. Вскоре чистых мест в доме почти не осталось.
- В том, что без роду, без племени жизнь прожил ни его, ни моей вины не было, - по обрывкам фраз я поняла, что она говорит о себе и об  Эстэ. - Но, гляди ж, ты! На чужое счастье позарился. Вот! Поделом теперь!
- Мам, но Гайр – то не знал, что Эстэ это ради нас делает!
- Не знал, говоришь! Тарья, Тарья, молодая ты еще, не поймешь ничего…
Да! Теперь и в моей голове слова кузнеца начали обретать другой смысл: «Нойту и тебя, Тарья, жалко…», «…а когда невмоготу стало…» Нет! Гайр не мог. Он же тогда уже в годах был, а мама, мама…
Простота новой догадки о чувствах кузнеца удивила меня еще сильнее. Как же я раньше об этом не подумала?
Тем временем Нойта уже стояла рядом со мной. Давняя боль и обида еще плескались в глазах, но гроза была позади. Шаманка, смирившись с утратой, плакала так же, как плачет любая покинутая женщина:
- Я ведь любила его, дочка, сильно любила! Пусть чужаком в деревне был, пусть серебро это украл, пусть магией своей меня, растяпу, околдовал. Пусть не все ладилось у нас. Только мой он был. А теперь и его нет… Ты меня тоже оставить хочешь. Ради чего? Ради того, чтобы огонь, не прирученный, красоту твою убил? Чтобы и ты, как я, до конца одна была?
Исхудавшие руки коснулись моих плеч, а потом мама крепко прижала меня к себе.
- Сколько лет я тебя берегла от этого. Сколько лет пыталась себя уверить, что дар Эстэ мимо нас прошел. Да и ты сама знаешь теперь: зря все.
- Не зря, матушка! Призванной мне уж не стать, так может кузнец прав окажется?
- Может и так. Знала я, что убедить тебя не смогу: ни силой своей, ни слабостью. Отныне защита моя тебе не нужна. Об одном прошу: тот кулон, что отец подарил, пусть с тобой будет. Носи его, не снимая.
Губы шаманки беззвучно зашевелились. Между не гнущихся пальцев проскочила нитка амулета, что висел на моей шее. На мгновение открытая ладонь остановилась на тонко высеченном узоре молоточка, подарив ему искорку живого тепла. После этого мама выпустила меня из объятий.
- Иди, Тарья! Иди! Кузнецу скажи, что простила его! Нечего нам с ним делить, больше... Иди.
Сбитая с толку переменой ее настроения, я еще некоторое время стояла молча, пытаясь отыскать прощальные слова и не решаясь уйти. 
Но внезапно странное чувство нахлынуло на меня со всех сторон. Этот дом: каждый уголок в нем, силуэт Нойты в красноватом сумраке комнат, знакомые с детства и любимые до сих пор – все будто уже начало отдаляться от меня, подернутое пеленой моего нового стремления. Слепо доверившись ему, я не заметила, как резко прыгнула навстречу входная дверь, и шальная пятерня холодного ветра потянула за прядь кудрявых волос, выпроставшихся из–под теплого платка. Очнувшись от этого касания, я с грустью обернулась в последний раз.
Где-то далеко, далеко, в глубине нашей лачуги пожилая матушка – колдунья осколком известкового камня высекала руны на приготовленном ритуальном поленце, любовно оборачивая подношение пластами высушенных весенних трав и мурлыкая себе под нос. Голоса почти не было слышно, но знакомый мотив сам возникал в голове. Мама пела для меня.
Желанные занятия начались не сразу. Гайр, спрятав до поры насмешливый нрав, чутко и напористо стал знакомить меня с азами кузнечного дела. Долгие часы уходили на то, чтобы я хотя бы запомнила названия сплавов, с которыми он работал, еще больше времени и сил тратилось на изучение самих рецептов. Да, к удивлению, Гайр тоже пользовался рецептами, напоминавшими заклинания, так же как и Нойта.
Под жилистыми и проворными руками кузнеца куски необработанной руды то чернели, постепенно наливаясь багрянцем, то сияли как тусклое солнце Сигира, то лучились холодными отблесками кристаллов льда на озере. Седая зола дубняка и черный прах таадэт, всевозможные соли и порошки вспыхивали яркими звездами над набирающим тепло жидким металлом, для того, чтобы сливаясь с ним, одарить силой. Эта магия окончательно заворожила меня, и теперь дни, которые я проводила здесь, был в радость.
Следующей ступенью ученичества стало отношение к металлу. Гайр много говорил об этом.
- Тебе знать нужно, девонька, что у металла душа есть. Не всякого он потерпит. А уж если почувствует твою силу, да любовь в каждом прикосновении ощутит, так и не отпустит тебя. Каждый сплав, что под рукою родится, норову разного.
По одному вытаскивая осколки из кучи в темном углу лачуги, кузнец продолжил:
- Вот смотри: железо наше рабочее! Верное и легкое оно, но легкость эта в деле нужна. Дружит оно с человеком и касание любит. А вот чугунок расколотый. Он другой. Для него печь хороша: огонь его языками своими отмоет, освежит.
Две прорехи на хрупкой стенке котелка, похожие на глаза, грустно всматривались в нас.
- Мороз-то ему врагом лютым сделался.
Покрутив ставший ненужным предмет, Гайр вновь углубился в поиски, но в кучу уже не полез. Слепо ощупав приколоченную над столом полку, старик, наконец, победно улыбнулся.
- Знаменитая сталь пустынная... Гляди-ка, вещицу я эту еще по молодости, когда в учениках ходил, нашел у озера.
В руках Гайра удивительными переливами цвета заиграл изящный кинжал. Наплывы красного, оранжевого, синего, зеленого разукрасили острые грани, точно холмы снежной пустоши за границей селения. Но та пустыня, откуда прибыла эта сталь, другая. Жаркое солнце полыхало над ней. Она: дом моего отца, и такой он нарисовал ее в книгах Нойты.
- Эта сталь многих удивить может. Тонкая, но сердцевина такая, что и молотом не расшибешь, коль перековать ее захочешь. Вольна она душой и капризна. Не то, что серебро наше.
Кузнец любовно огладил очередной трофей – пластину, чуть больше ладони в длину, которую, усевшись на низенький табурет, он собирался приладить к доспеху Сибилл.
- В нем дух нашей земли.
В голубоватом зазеркалье серебряной детали крохотная каморка Гайра с закопченными стенами, казалась чертогом древних героев.  Хотя не только это привлекло мое внимание. Под пальцами кузнеца отливающая влажным блеском поверхность покорно изгибалась, возвращая форму, стоило руке отдалиться. Не в силах бороться с одолевающим меня любопытством, я так же опустила ладонь на пластину, ожидая ощущения легкого озноба. Однако серебро не было холодным. Наоборот, с каждым ударом сердца не обжигающее, а согревающее продрогшие пальцы тепло росло, становясь чем-то родным и знакомым. И только тихий смех Гайра, который был доволен моими успехами, отвлек меня от созерцания этого маленького чуда. Легкие волны, что почти сложились в отпечаток ладони, неохотно разошлись по краям пластины. Из груди вырвался огорченный вздох.
- Видишь, Тарья, серебро-то и твой металл. Ну, ничего, ничего, девонька. Работать с ним нам с тобой пока рановато. А как уж на железе руку набьешь, так и за него взяться сможешь.
После этого, размяв затекшие суставы короткой прогулкой от занесенного снегом окна к двери и обратно, старик продолжил уже кажущееся бесконечным напутствие.
Таким был первый год ученичества.
К началу второго Гайр, в моменты, когда он не искал руду в роще Тарэ, потихоньку начал меня подпускать к наковальне. И уже тут я поняла, что кузнечное дело – серьезный труд. Непривычная тяжесть молотков, упрямство кожаных мехов, сотни ожогов, с которыми не всегда справлялся амулет, навалились на мои еще хрупкие плечи тяжким грузом. Усталость сводила с ума, и кузнецу несколько раз подряд приходилось вырывать меня из языков пламени, когда от жара скручивались самые длинные пряди волос. Сонную он переносил меня к низкому ложу, место для которого нашлось у боковой стенки, подальше от сквозящих через щели в двери ветров.
Вскоре, как и предполагала Нойта, изменения коснулись и моей внешности. В осколках серебряных пластин однажды я увидела, как покраснела и обветрилась светлая кожа, как переносицу расцветили сотни коричневатых веснушек. На потерявших детские черты щеках тонкие росчерки оставила стружка. Она летела от молотов Гайра, когда тот особенно увлекался работой. Ежедневные занятия укрепили руки, наделив их силой и ловкостью.  Копна соломенных волос улеглась под опоясывающими голову ремнями. Ремни защищали и от едкого пота, который периодически скатывался со лба и слепил глаза.  В остальном, то отражение, что я видела перед собой, теперь нравилось мне даже больше, чем когда я жила у матери.
Время шло. Не за горами был первый самостоятельный опыт. К сожалению, он, как и у многих людей, что впервые брались за новое для них дело, закончился неудачно. Огонь, горящий в горне, не мог раскалить заготовку до соломенного цвета. Быстро остывающий железный прут сильно зазубрился и не выправлялся, а это значило, что из нее не получится деталь клети для ловли дичи, которую Гайр пообещал семье Сибилл.  Кузнеца моя неудача нисколько не расстроила, однако в следующий раз у наковальни мы работали вдвоем.
Кузнец брал в руки клещи, зажимал ими куски железа до тех пор, пока вокруг них не начинали танцевать языки пламени. Потом пышущий жаром металл покидал горн и опускался между двух бойков: в ход шел тяжеленный молот. Я следила за каждым движением учителя. Удар, другой. Железный прут уплощался и растягивался, словно нить прядильщицы. Плавным поворотом Гайр направлял еще не успевший коснуться наковальни стержень, и вот уже изящным завитком на одном конце сворачивалась петля.
- Ну – ка, щипцы мне подай, девонька, – на плотных рукавицах старика, в тех местах, где металлическая чешуя не сковывала движения, тлеющими песчинками застывали кусочки окалины. Щипцы, напоминающие скрещенные ветви, легко отделили петлю от прута, и молот застучал вновь.
Еще через некоторое время Гайр вновь подозвал меня к себе
- Видишь, в углу за столом молот поменьше этого. Ага! Значит, возьми его и тихонько ударь тут и тут. Только глаза береги, Тарья. Вот, хорошо… А теперь по краю пригладь! Да, да, так.
Под легкими двоящимися ударами железо начинало петь. Его звонкий голос сплетался с низким гудением сгорающих таадэт, и эта песня изменяла суть заготовки. Плоский диск ширился, стараясь вместить образ, который Гайр хранил в своей голове. Тонким зубилом из более твердого металла, он наметил контуры рисунка, чуть сильнее продавливая его к середине. Напоследок вновь заработали щипцы, придавая окончательную форму пятилепестковому, невесомому и неуместному здесь, цветку.
Этот, казалось бы, крохотный успех вновь воодушевил меня и время, отведенное на обучение, потекло быстрее.
В те короткие часы, когда нам с Гайром доводилось приходить в деревню, я непременно бежала к матери. Нойта смирилась с выбранной мною участью. Не было уже тех ссор, которые прежде разрастались между нами, не было обид. Все, что беспокоило и возмущало нас обоих, растворилось в прошлом без следа. И только в свободные вечера, готовясь ко сну, матушка вспоминала мое безоблачное детство, как и тогда расчесывая копну светлых волос, которые теперь отрасли до пояса и напевая знакомый мотив.
А вот с Сибилл в селении увидеться я не успевала. Редко она сама приходила в лачугу Гайра, чтобы передать родительское поручение или привести в порядок доспех. Наблюдая за ней со стороны, я видела, как на моих глазах из любопытной и обожающей шалости девчушки вырастает умная и храбрая девушка, красота которой не уступала красоте Кессы: печальной героини древних легенд. Наши дружеские посиделки у костра с горящими таадэт, были такими же веселыми, как раньше и я думала, что между нами нет и не может быть никаких секретов.
Прошло полгода, и теперь я заметила, что что-то меняется в ней. Все более исковерканным был ее нагрудник, когда она приносила его к нам.  Все чаще молчала подруга, стыдливо отводя глаза в сторону, когда я спрашивала ее о деревенских новостях.
Такие же странные недомолвки появились и в разговорах с Нойтой. В конце – концов, я узнала их причину. Сибилл, как и я, стала ученицей матери. Терзающая ее с момента Призыва магия, уже не один раз обретала свободу, порождая страх в кругу соплеменников. Поэтому Нойта взяла ее к себе. Вначале эта весть разбудила во мне ревность, но потом, хорошо поразмыслив над нею, я поняла, что и сама была такой. Растерянную и не способную совладать с собой, меня принял  Гайр, и я была благодарна ему за это. Вот и Сибилл нуждалась в помощи знающего человека, и моя мать могла сполна одарить ее этим знанием.
Отныне, связи, объединяющие нас четверых стали еще крепче. Уходя с Гайром на опушку леса, я знала, что не только магия будет охранять мою пожилую матушку, если чуждое зло пересечет границу селения. На ее защиту встанет моя подруга, выбранная богиней для этой почетной