Лучший город зимы

Лирика / 

 

Читателей: 9

Инфо

Ранняя осень

Налетит, захрустит, раззабавится
Хулиганская жёлтая рать.
Это ранняя осень-красавица
Не готова ещё умирать.
Скоро выбелит стужа сединами
Огнерыжие пряди волос.
Что поделаешь с этими зимами…
Раз прощальный парад довелось
Принимать ей сегодня заранее,
Пусть звучит листопадный концерт
Исцеляющим грусть заклинанием
От того, что случится в конце.
Утомится небесный узор латать
Ворожея. Всплакнёт, уходя.
Мёртвых листьев сусальное золото
Заржавеет в объятьях дождя.

Лучший город зимы

Ты мне снилась вчера.
Там, где память черна
Лихолетьями глупых раздоров,
В тишине врачевал
Наши тысячи ран
Нежным светом заснеженный город.

Лучший город земли,
Где снега замели
Отступлений незримые тропы.
Лучший город зимы -
Это место, где мы
Просто рядом и счастливы просто.

Вот и снится всю жизнь
Нереальный сюжет,
Где тобой я и пьян, и виновен.
В снежной дымке лежит
Лучший город земли,
Где встречаться нам снова и снова.

Скрижали судьбы

Судьбы суть - быть.
Она играет сон,
таинственно стремит обряд священный
в небытие отложенных времён,
метёт листву октябрьскую со сцены
и запускает медленно вращенье
маховиков событий и имён…

Мистерия:
Синай стоит в огне,
и дым густой окутывает склоны,
где Моисей, суров и непреклонен,
глас божий высекает на стене.

В оскалах скал паломники тихи,
небесный свод безумствует во гневе…
Пророк слова завета, как стихи,
вычитывает в раскалённом небе

и верит: эти строки возродят
в сердцах людских смирение и жалость…
Но кровью откровения скрижалей
стекают под ударами дождя.

Как уберечь заступника от ран,
и где слова, что сердце не изранят?
Его удел до смертного одра -
нести свой крест, спасенье презирая.

Остановившись посреди строки,
ты взглядом провожаешь Моисея
и ловишь слово, и сажаешь семя,
и взращиваешь в кельях городских

ответный заповедный декалог,
негромкой рифмой веру воскрешая,
что в небесах заветные скрижали
взамен разбитых начертает Бог,

что скоро, из синайского огня
спасённая строкой неопалимой,
сойдёт к тебе, не спрашивая имя,
твоя душа в канун Шестого дня.

Вдали

А родина моя – сады, поля и степи,
седые тополя, спокойствие реки…
Она вдали. Молясь о ней, сминаю пепел
сжигаемых мостов, не чувствуя руки.

Я чувствую листа предсмертную усталость,
последний дождь рябит, тоски не утолив.
Кочующим клестам делить со мной досталось
осенний сок рябин и сонный шёпот ив.

Пустая обитель забыла Христа

Пустая обитель забыла Христа,
И шёпот молитв не отводит беду.
Быть может, пииты огонь разведут,
Священные сборники перелистав?

Где новый поэт, от земли и сохи?
Был стих, как каменья, а нынче - как пух...
Я видел, как небо взрывают стихи,
Когда их Высоцкий швыряет в толпу.

Спасибо, хрипит, что покуда живой,
На курс направляя свои корабли…

...Ты ж - комнатный. Даже - не сторожевой.
Чего ты тут лаешь: - Мы все на мели?

Беззвучие

Диезные отъезды уезжающих,
окошки приключений при ключах.
Бемольные безмолвья провожающих,
плетущихся аллюром три плюща.

Да им хотя бы звук, и пусть бы топали,
Бекарного лекарствия хотя б...
Но кто польёт воды на спинку тополю,
Когда уже отплакался октябрь.

Куриный бог

«Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в царствие небесное» (Евангелие от Матфея, гл. 19, ст. 24; Евангелие от Луки, гл. 18, ст. 25)

Ты сидишь у меня на коленях,
как на краешке пристани.
Ворожишь, доводя до каления
волн гирлянды, немой прибой...
Миражи на просвет каменеют -
с тонкой ниточки пристально
целит в душу лукавым оленьим
долгим взглядом куриный бог.

Ты соскальзываешь и взлетаешь,
отрекаясь от бремени.
Безнадёжно грешны пристанища
всепрощающего «бери меня».
Примостился божок без имени
на ладони. Кому достанешься:
мне, волне, недолётом камешка
побережью Феллини в Римини?

Режут царства небесного лезвия, -
там безгрешная братия,
сквозь ушко’ не верблюдом пролезу я, -
просочусь бестолковой мольбой.
Прошепчу в приоткрытую дверцу
наудачу заклятие:
«Возвращайся. Останься. Доверься».
И взлечу за тобой.

Санаторное

А мне сосед по санаторной койке
Про жизнь свою бедовую втирает,
Мол, в голове туман, на сердце колики,
И тёща пилит, и жена тиранит.

А чуть уснёт, к нему в тумане ластится,
Зовёт к себе, а, стало быть, налево,
С соседней парты Танька-одноклассница,
Она такая... просто королева!

Она его звала когда-то Коленькой,
Сейчас, небось, не вспомнит, если встретится.
А он всё помнит, потому и колики...
Вот накатить по полной, да стереть бы всё!

А я ему: - Такое не стирается,
Вдруг будет с продолжением история?
Найди её. А он - забыть старается.
Сто грамм, туман, да койка санаторная.

Бабочка

Столько лет мы близки…
Ты же помнишь, забавно как,
под твоим замирая сачком,
лепестки
распускала бабочка,
полевым притворяясь цветком…

А вчера мы
простились с бабушкой.
Зябко замер заброшенный дом…
Билась в раму крылами
бессильно бабочка,
замерзая за прочным стеклом.

Отцветала,
ветрам покорная,
растворилась в небесной мгле.
Пусть летает.
А нам… Не скоро нам
в путь за нею. Тебе и мне.

Во времена до-верия

В иной портал открыл сегодня двери я
В последней фазе медленного сна,
И вдруг попал во времена до-верия.
Где церкви нет, и вера не нужна.

Ребёнок подбежал ко мне доверчиво,
Бродили, улыбаясь, старики…
И понял я, что мне жалеть их нечего,
Такой там рай, всем верам вопреки:

Не портят жизнь мораль и суеверия,
И нет душе запретов и преград.
Всё выстроено просто на доверии...
Как жаль, что я проснулся невпопад.