Интервью Натали Столяровой с Лилит Мазикиной – танцовщицей, поэтом, любителем фольклора.

«Если не хочешь меня – зачем ты тогда живёшь?
Что за пустая блажь – не жаждать моих объятий!
Я – горький мёд ночей, рук потайная дрожь,
На потолке игра лунного света пятен.

Если ты хочешь дурмана – есть у меня дурман:
Видишь – я, как змея, здесь для тебя танцую!
Вязь моих гибких рук сладостна, как хурма,
Нежный и дивный яд в бёдрах своих несу я…

Я прилетела на звуки тайных твоих молитв,
Я улечу, как только мне надоест забава.
Мой поцелуй горчит: имя моё – Лилит –
Вовсе не значит «любовь», значит оно – «отрава».

— Лилит — это Ваше настоящее имя?

— Это моё цыганское имя. То есть настоящее, но не по паспорту. Хотя раньше и паспорт был на Мазикину.

— Вы родились в Подмосковье, в этнически смешанной семье. Расскажите подробнее о той атмосфере, что питала Вас.

Все ждут, что я буду говорить о каких-то народных обычаях, но я росла не в «фольклорной» семье, скорее «литературной». Много читала русской классики и зарубежной фантастики, много журналов — старых, советских, из подшивок.

Я знаю, что наша семья была странной, и тогда это знала — но тут, в двух словах не опишешь. Я не знала других таких семей, где дети ездили бы на собаках, на санках, зимой на кружок или, где вместо альбома, рисовали бы на кухонной стене, потом смывали и рисовали снова. Где старший брат возвращался домой избитым не потому, что ему нравится драться, а из-за внешности и акцента или, где единственным ограничительным условием, когда уходишь гулять, было возвращаться в не порванной одежде. Мы во многих опасных местах шатались. Притом книжными были все, любили учить языки — они нам легко давались, на пианино играли — правда, по необходимости, ходили в музыкалку. Но мне и так нравилось что-нибудь наигрывать, лишь бы не из программы.

В общем, у меня была суровая, но очень насыщенная питательная среда. Единственное, я не могу сказать, что росла в любви. Этого не было. И мне жаль, что не было.

— В семье Вы не ощущали любви, а где же тогда находили тепло и хоть какую-то заботу будучи ребенком?

— Я слабо чувствовала нужду в них, разве что мечтала о защищающей отцовской фигуре. Эмоционально близка я была с нашими двумя собаками и с младшей сестрой, которая со мной везде ходила, чтоб я чего не напортачила.

— Представители каких национальностей были в Вашем роду?

— Цыгане, поляки, русские, и ещё много кого. Цыганское, польское, русское имело самый большой вес в моей жизни.

— А где Вы постигали язык танца?

— Моя мать и моя старшая сестра смотрели на танец очень технично, когда я танцевала для удовольствия, меня осыпали замечаниями — я это делала не в ритм. Меня в итоге научили танцевать брат и младшая сестра, они обсуждали, как хорошо было бы делать, а не что я делаю плохо. А в сознательный танец, с рефлексией, я пришла уже взрослой, лет в двадцать пять. Тогда меня стали интересовать и язык, и история, и психология, и физиология, и антропология танца.

Сейчас, когда я преподаю танец, объясняю не только, что делать и как, но и почему так. У многих движений, у выбора именно этих движений есть своя логика, своя история.

Кстати, вы знаете, что два самых древних вида танцевальных движений — это тряска бёдрами и прыжки? Первое движение было чем-то вроде подготовки к, скажем так, взрослой жизни, такими зряшными, не по делу направленными имитациями занимаются многие подростки у млекопитающих. Второе — выражение чистой радости. И тоже у многих подростков млекопитающих есть, у собак есть прототанец.

— У Вас много способных учеников?

— Наверное. У меня пока не было не способных. Особенно горжусь, что немного помогла с ростом цыгановеду-самоучке, цыганскому молодому поэту, который взялся изучать культуру, историю, язык родной народности, мало изучаемой профессиональными цыганологами, Яношу Панченко. У него уже есть публикации. Несмотря на фамилию и стихи, цыганскому поэту Ивану Панченко он не родственник.

— Танец и сказки – две Ваши стихии… Какая-то перетягивает?

— Пока что сказки. Тянет сочинять. Опять же появился на них запрос, каждый сезон мои городские сказки выходят в одном из тематических сборников рассказов издательства «Эксмо». Весной была опубликована сказка о странной художнице, рассылавшей двадцать валентинок, летом — о волшебной кошке. Осенью и зимой, правда, выйдут реалистические рассказы, но тем временем я успела понаписать и стихотворных сказок. Например, «Конечно».

— Лилит, Вы солируете в левофеминистической группе «ВудуСуок». Пожалуйста, расскажите об этом подробнее.

— Проект уже год как спит, увы. Он был полностью идеей моего мужа. Муж убедил меня, что мои тексты социальной направленности были бы доходчивее именно в виде мелодекламации. Под проект был написан специально ряд стихотворений. Чем-то вроде хитов стали только два — «Никогда ничего» и «Моё тело».

— Вы активно популяризируете цыганскую культуру. Замечаете рост интереса к этой теме?

— Не могу сказать, что цыгане как тема когда-либо были вовсе неинтересны в России. Другой вопрос, что не всегда был запрос на обычную информацию, многим хотелось чернухи в девяностых и всё ещё хочется сейчас. Однако и подвижки есть. На волне того, как мы с покойным Новосельским, с замечательной командой “Свэнко” продвигали цыганскую тему, телевизионщики создали несколько сериалов про цыган, и чем дальше, тем больше старались вникнуть в тему. Сериал “Цыганки” достаточно историчен и этнографичен, например, а “Кармелита”, с которой всё начиналось — это ещё игра на позитивных стереотипах. Наглядная эволюция.

— Цыганская тема лидирует и в Ваших стихах. В них много боли. С чем это связано?

— Во-первых, я чаще пишу, когда мне грустно, чем когда весело. Во-вторых, цыганская судьба всё ещё не очень радужна. Сейчас идёт дичайший откат в представлениях о гуманизме, в общей просвещённости куда-то в тёмные времена. Погромы снова — часть цыганской жизни, и призывы к погромам, и аплодисменты погромщикам… Не считая всех тех проблем, которые даёт геттизация и стигматизация людей и которые создают замкнутый круг.

«Кати с последней парты» — все истории там из жизни. «Три минуты из жизни Чехова» — если кто-то понял, что я хотела сказать, поделившись сценкой, которую увидела случайно, то я рада. Это очень грустная сценка, на самом деле. «Фламенко. Волгоград» — из жизни.

А уж когда касаешься истории… В России мало цыганских семей, которых не затронула Великая Отечественная. И если у одних родственники ушли на фронт и там погибли с оружием в руках, то у других часть (порой большую) семьи расстреляли, настигнув безоружными, как есть, без лишних разговоров. И хорошо, когда стреляли, а не куражились. Это всё ещё незажившая рана. Мою бабушку чуть не расстреляли на улицах Тамбова, и это простая история со счастливым концом, а всё равно от неё зябко.

— А повесть «Кактус» уже завершена или находится в стадии доработки? Как зародилось желание выплеснуть свой опыт работы консьержкой?

— Она давно завершена, была номинирована на премию «Дебют» и вошла в лонг-лист. Кажется, в 2014 году. Сейчас готовится к переизданию в “Эксмо” в виде книги (была опубликована в журнале “Сибирские огни”).

Я просто люблю наблюдать за людьми и люблю писать. Эти две составляющие сложились, получился «Кактус». Хотя финальным толчком послужила необходимость срочно добыть денег на лечение, каких-то смешных по сравнению с тем, какие бывают порой нужны суммы, но мне их было негде взять. Я стала публиковать «Кактус» на Прозару.ком, тогда там платили по рублю за посетителя тем, кто входил в топ посещаемых авторов. Из-за меня это правило и отменили (расходы получались непомерны), но подождали, пока я закончу «Кактус», чтобы помочь мне с деньгами на лечение, и огромное спасибо владельцам портала за это.

— Расскажите, пожалуйста, о своем впечатлении о посещении цыганского табора… Как давно это было?

— Я разные таборы посещаю. В сентябре-октябре это табор в Пери (Питерская область) и Чудово (Новгородская область). Чудовские цыгане выглядят более “продвинутыми”, у них есть своя школа в посёлке, построенная на средства общины, они более современно выстраивают быт. В Пери выросло поколение цыганок, об образовании которых уже не заботилась покойная советская школа и ещё не заботилась российская, а своей цыганской не было возможности поставить. Некоторые не могут даже расписаться. Но ситуация выправляется, ближайшая школа высылает за цыганскими детьми школьный автобус, так что у тех нет никаких проблем с посещением, и растущее поколение уже будет читать и писать, как предыдущие.

А обычно я общаюсь с более разрозненно живущими городскими цыганами и цыганами из частного сектора городов, потому что и сама я такая.

— Во Владимирской области, близ станции Усад, есть цыганский поселок с богатыми домами, дорогими машинами… В Ваших произведениях много о бедности цыган, но нищета и богатство этого народа – как две стороны медали… Вторая сторона у Вас где-то тоже отражается?

— Я мало видела действительно богатых цыган, потому мне о них и написать нечего. У меня другой круг общения. Обычные артисты или другие представители среднего класса, а также беднота. То есть я могу попробовать описать что-то из жизни артистки мюзиклов Дианы Савельевой, она хорошо зарабатывает и ремонт в её квартире потрясающий, но она не поймёт такого нарушения приватности.

— В каких странах, на Ваш взгляд, лучше всего адаптировались цыгане? Что можно сделать для лучшего взаимопонимания их с коренным населением страны… например, России?

— Отмечу, что в России интеграция как раз отменно высокая, что не отменяет, конечно, проблем со стигматизацией, геттоизацией и всеми вытекающими проблемами. Это факт. Адаптированы цыгане в России беспрецендентно хорошо, здесь им всегда предоставлялся шанс именно интеграции, а не ассимиляции (хотя ассимиляция тоже имела место, пятая часть цыган России не говорит по-цыгански, хотя всё ещё осознаёт себя цыганами). Но все положительные результаты — это результаты политики прошлого, дореволюционной и советской.

Сейчас идёт активная стигматизация народа, плохим тоном призывы к погромам уже не считаются. За расистские высказывания о цыганах никто не пристыдит, значит, всё нормально. Это даёт очень печальные последствия. Кто интегрировался непрочно или не успел это сделать, тех теперь откатывает назад, общество выталкивает их, они попадают в замкнутый круг. Адаптированные, интегрированные цыгане от этого тоже страдают, я знаю немало историй, как цыганам запрещали на работе упоминать свою национальность или из-за неё отказывали в работе, они скрывали, кто они, а в результате слышали упреки в том, что цыгане не работают. Мол, ни один рабочий человек ещё на чьей-то памяти не представлялся цыганом.

Отрицать чью-то национальность только потому, что её представитель не вписывается в рамки твоих стереотипов, кстати, это — расизм. Такой маленький ликбез для тех, кто не знал.

Что нужно? Нужна дестигматизация народа, нужно возобновить процессы социализации, но власти предпочтут разделять и властвовать. То, как преподносится история в Плеханово — люди взбунтовались не потому, что их лишают единственного жилья, а потому, что они злые цыгане — тому яркое подтверждение. А уж какие гнойники вскрыла история с Белокурой Марией… и ведь там не было насильственных преступлений, и приписываемых ненасильственных, как позже выяснилось, тоже не было — но сколько ненависти вылезло из людей, словно им просто дали, наконец, более-менее легальный повод.

У меня, как у горожанки, были предубеждения против поселковых цыган, против среднеазитских люли и так далее, я тоже говорила «а что они просто»… Но, чем больше я узнаю людей и ситуации, тем больше я понимаю, что советы со словом «просто» надо выкидывать из своей речи. Мир не прост. Люди не просты. Надо это принять. Не можешь помочь — пройди мимо, но не подтапливай обвинениями.

— Вы много говорите об этом и, надеюсь, услышат люди этот крик души… И все-таки поэзия для Вас – основное в творчестве? Вы даже сказки пишете в стихах… Как зародилась страсть к стихотворным образам?

— Я люблю танец. Я с ума схожу, когда слышу музыку, которая меня разжигает, а я не могу танцевать. Это ритм. Это движение. Это моё тело и вселенная. Так вот, стихи — это такой танец слова. Хотя я не могу сказать, что сказки пишу только в стихах. У меня много фэнтези-прозы. Но стихи — это такая суперконцентрированная доза звука, чувства, слова. Если тебе нужно взорваться словами, ты пишешь стихи.

— Какие стихи из собственных Вам кажутся самыми удачными?

— Мне нравятся часто как раз те стихи, которые не нашли большого отклика у широкого читателя (или у узкого, если считать по головам, я не Евтушенко же). Это «Please please», «Озноб», «Уродилась», «Таксим», «Побег», «Разговор с дочерью», «Кариатида», «Немного много» и «Шопен».

— В стихотворении « Уродилась» сквозит боль и обида… Как оно родилось?

— Если посмотреть, оно до самой своей печальной концовки повторяет биографию легендарной цыганской поэтессы — Папуши. Но, конечно, это гимн всем девочкам и всем талантам, всем мечтам, загубленным традиционалистскими, патриархальными представлениями о жизни. Увы, это даже не беда только цыганского круга. Разве что у русских эти мечты дочерей закапывают не так явно… и то не всегда. Сколько девочек слышит грубые насмешки от родителей — тех, кто должен поддерживать! — когда делится своими амбициями, планами, желаниями? Сколько талантов объявляется ненужными… И дальше, вероятно, будет только хуже, потому что общество, как я говорила, поворачивается назад, морально, гуманитарно регрессирует почему-то под лозунгами нравственного возрождения. Обычная для возрожденцев агрессия, пожелание смерти тем и этим, постоянное извергание оскорблений — нравственно? Кастовость, когда есть те, кому позволено, и те, кто пусть знает своё место — нравственно? Бред.

— Ваши планы на ближайший год?

— Меня спрашивали, буду ли я ещё писать «цыганское фэнтези с вампирами», но я написала целую трилогию, чего же больше. Я скажу честно, я не знаю своих планов. Я продолжу писать для сборников «Эксмо», потому что это работа. Но что я напишу для себя? У меня отложены черновики детской книги «Не моя мама» и взрослой «Чёрная, белая» (это пишется в соавторстве с Халиной Кулешовой, тоже поэтессой и тоже цыганкой, если вам интересно). Я смотрю на них в тоске. Там полностью везде прописан план сюжета, персонажи… У меня нет времени. Я работаю ради выживания. Я вообще не написала бы в этом году ни строчки стихов, если бы друзья не поняли, что я уже загибаюсь со своим «работать-работать» и не стали бы меня вытаскивать в Питер. Я в Питере снова дышать начинаю. Может быть, мне хватит воздуха. Может, нет. Может, пришло время задохнуться.