Малая Медведица, 43, 44

Читателей: 37

Инфо

43. Пакс попросил развернуть кровать лицом к окну: посетителей не будет неделю, чего таращиться в мутное стекло двери, с неясными силуэтами дежурных снующих
за ним медсестёр.
Окно затянуло морозными узорами, к небольшому пространству посреди приклеился медленный сиреневый рассвет. Солнце не спешило. За ночь Пакс исписал тетрадку до половины,
почти наощупь, при свете оставленного ночника и того, что проникал из коридора через дверь. Писал карандашом - паста в таком наклоне не добиралась до шарика, и он отложил ручку.
... Любимая, приди за мной, приди...
...Одною нотой слух мой утомлён...
...Любимая, здесь холодно, темно...
Он едва разбирал окончания строк - чувствительность пальцев правой руки не вполне восстановилась, держал карандаш в левой.
... В минуту злую - ты меня прости - Терзал тебя ненужным подозреньем, Сжимая сердце бедное в горсти, И вдруг обожжён (зачеркнуто) отхлёстан по щекам прозреньем:
Ты у меня одна, а я один, Уговорю себя и буду первым, Я сам своим мыслишкам (зачёркнуто) решеньям господин, Мне прошлое твоё не сточит нервы...
... Любимая, прости меня, прости...
...Воробушком озябшим подобрал, Оттаивал тебя в своих ладонях, Но ревности характер непреклонен, Я счастья своего не удержал... Моей любви я ставлю сам препоны,
Пустой перрон, безжалостный вокзал... Любимая, прости меня, прости... Но поезд продолжал тебя везти В незнаемое страшное далёко. И я пытался с сердца отскрести
Густую накипь ревности порока... Любимая, прости меня, прости...
В пустой палате можно было плакать, не стесняясь.
... В пустой палате окна в пустоту - Такую же, как в сердце у ревнивца.  Прости мне сердца слепоту, Покуда не обрушилась десница, Карающая длань  с тобой разлук. Как  я сейчас с тобой хотел бы слиться! Но откидной площадкой проводница Вот-вот расплющит мой тревожный слух. Я побегу - нет, я прикован к койке, Но ринется к тебе моя душа, Подобно самой резвой птице-Тройке, Сметая, обгоняя и спеша... Любимая, дождись меня, дождись...
...Окно так близко. Высоко, не низко. Я выброшу зачёркнутую жизнь.
Наконец, его сморило. Сквозь сон Пакс слышал, как в не пострадавшее бедро втыкается игла. Затем шарили в вене правой руки. Поставили капельницу. Снова всё смолкло. Даже
душевная боль унялась. Он видел себя как бы издалека, с Марой у блестящей реки. Лето. Кода они ещё не были знакомы. Но это же сон. Он протянул руку, спустил бретельку с плеча девушки. И вдруг девушка стала ветром. Сорванные листья, цветы, травинки, пучки соломы полетели ему в лицо. Его опрокинуло на речной песок, и вскоре он зарос цветочным холмиком.
В раскалённом воздухе звенел смех. Но не её, не Мары. Среди сна погребённый под ворохом луговых цветов Пакс с ужасом вспомнил, что ни разу не слышал, как Мара смеётся.


Борис поднял в догонку беглянке транспортную милицию. Троян бросился ловить левака, чтобы перехватить , вытащить Ладу из автобуса и гнать по ледяной трассе до самого Св-ка, не доверяясь поезду.
Рот художника превратился в месиво, кажется, Троян потерял зуб. Борис в юности был кэмээс по боксу.


Собравшиеся 31 у мастерской гости с недоумением смотрели друг на друга, пытаясь выяснить, кто что слышал о Трояне, не звонил ли он, не дал ли отбой? Приближалось к двенадцати. Железная дверь была наглухо заперта. Поругивая забывчивого хозяина, весёлая возбуждённая толпа салютовала шампанским из нескольких бутылок.
В “Вечёрке“ Пакс наткнулся на некролог. Член союза, автор музейных работ, лауреат... закатившаяся звезда... подробностей не сообщалось.

Карантин ещё не сняли. Но Мару с Верой Алексеевной пропустили ненадолго.
Мама выложила на тумбочку мандарины, кусок сладкого пирога. В семье, не афишируя, справляли Рождество.
Сегодня восьмое, кажется.
Мара стала совсем чужая, замороженная. Молчит. Не выспалась? Бледное лицо, тёмные полукружья под глазами. Отёкшее лицо. - Неужели...? - побоялся спугнуть радость Пакс. - Неужели беременна?
- Сегодня девять дней, Митя, - шепнула ему мать. - Марина мама разбилась на машине.


44. Машина влетела под встречный КамАЗ под Красноуфимском. Водителя родственники забрали хоронить домой; хоть злополучный рейс и был “левым“, начальник гаража пошёл навстречу. Ладу с её спутником привезли в Св-ск. Борис не счёл уместным, чтобы сравнивали проводы двух жертв - скромные водителя и - он бы не поскупился - Ладочкины. Люди бы осудили. Ему посоветовали (предостерегли) не дразнить родственников пролетария.
В Св-ске Борис был совершенно бездеятелен. Раздавленный, оглушённый, сидел в ритуальном агентстве, надо было выбрать венок, он хотел живые цветы, но не гвоздики - Лада относилась к ним  с суеверным ужасом. Считала кладбищенскими цветами. Других оказалось не достать. Носатые парни в “аэродромах“ ещё не начали возить тюльпаны.
Организацию всего взял на себя - неожиданно - свёкор дочери. Мара все дни навещала в гостинице потухшего, сделавшегося каким-то маленьким, отца. Смуглый от природы, теперь он напоминал головёшку, вынутую из костра. Мара просиживала с ним до темноты, забирал её Алексей Петрович. Дома ждала свекровь с каплями наготове. Мара отвергла успокоительные.
Она хотела честно прожить эту боль, вычерпать её всю, тревожила воспоминаниями прошлого лета душу, как ранку в десне языком. Вина перед родителями, безразмерная, как штормовая волна, накрывала девушку. Почему она не поехала домой, когда провалилась? Или когда скрывалась от Пакса? Можно ведь было броситься в ноги к отцу, объяснить, как всё произошло, что в этом не было её воли... Нет, нельзя было ни броситься, ни даже приехать в город.
Тоска не вмещалась в худенькое Марино тело, и наконец вырвалась воем. Жутким, Вера Алексеевна вздрогнула на кухне.
- Оставь, пусть выплачется, - придержал Веру за плечо муж.
Он был растерян. Все его претензии к этой девочке, выглядевшей сиротой и до того, как она действительно осиротела, вдруг сделались мелкими, не стоящими внимания. Он почему-то, неожиданно для себя, представил Мару на автостанциях в челябинской глухомани, в  пустых холодных электричках, с копейками в кармане. А ведь сын говорил ему, что девочка хлебнула лиха. Пытался что-то объяснить.
Не смог пробиться сквозь стальной лист предубеждения. И вот хватило одной эмоции сострадания, чтобы прокурор увидел себя со стороны: сильный во всех смыслах мужчина против безоружной девочки, не имеющий ни единого человека рядом. Митя. Митя стал этим человеком - теперь он по-другому посмотрел и на казавшийся ему идиотским, возмутительным поступок сына.

- Алексей Петрович, я, наверное, поеду домой, - сказала Мара Арбенину, не дождавшись окончания поминок.
- Конечно, я позвоню насчёт машины, - отозвался он. И вдруг понял: девушка говорит не об общежитии.
- Мара, что ты?! Твой дом теперь здесь. И Митя ждёт.
- У Мити есть вы. Отец совсем один, как я его отставлю? Не рвите мне сердце, пожалуйста. У меня совсем не осталось сил.


Пакс был потрясён.
Мара так и осталась стоять в углу у двери, и он почувствовал, что жена уходит, отучает себя от него, мысленно отодвигает, отвыкает. И он не может до неё дотянуться.
Или может? Врач ещё не разрешал Паксу сгибать переломанную ногу, но с подвеса уже сняли, и пару раз он даже спускал её с постели.
- Мама, - позвал он. Она поддержала его под руку, до локтя забранную в лангетку, парень опёрся на здоровую ногу, коснулся пола голыми пальцами правой. Сделал рывок и встал, качнувшись к Маре.
Она поняла и выбежала. Мчалась вниз по лестницам так, словно муж мог её догнать, скользила рукой по перилам, чтобы не упасть на поворотах. Сердце прыгало. Если она хоть на секунду сбавит темп, она не сможет, не сможет выйти из больницы. Вернётся в палату. Обнимет Митю.
Этого нельзя. Её место рядом с отцом. Мара не может потерять и его.
- А Митю? Разве я могу потерять Митю? Господи, зачем я жива?! - крикнула она кому-то, в кого не верила. И поскользнулась.

- Небольшое сотрясение, - сказал врач. И посмотрел на Веру Алексеевну:  - Вы свекровь? Угрозы нет, но решайте в семье. Можем убрать. Срок ещё маленький - от силы восемь, ну, девять недель.