После Вечерни

 

Читателей: 15

Инфо

Они забили меня камнями. Прямо у церкви. Добрые христиане.
А всего-то: у меня вместо крестика пацифик на шёлковом шнурке. Хорошо, не задушили.
Не хотела бы я предстать перед их Господом со странгуляционной полосой.
Там, поди, агелы, архангелы. Нежный Гавриил. Брутальный Михаил. А я тут с некрасивым следом на шее.
А так лежу себе, прибранными под платок волосами на смертной подушечке - бабка для себя освящёнными котиками вербы набивала. Так, ей сказали, без задержки на мытарствах душенька к Господу попадёт. А внучке досталась.
Лежу, бумажный венчик опоясывает холодный лоб. Веки спокойные. Тёмную струйку из губ вытерли, белилами замазали.
Как будто и не трогал никто.
Синячища под шёлковым покрывальцем. Рёбра сломанные. Да и не пригодятся они мне. Тётки какие-то надо мной воют-причитают.
Ты скажи мне, где цветы? Где все маки?
Фу, надымил батюшка. Лучше б покурили. А говорили, пацифистов не отпевают.
Make Love, Not War.
Make Love, Not War.
Make Love, Not War.
Интересно, если Он есть, как Он посмотрит мне в глаза? Чем оправдается?
Я шла с одиночного пикета. Нет, вру. Я трусиха. Я представляла, что иду с одиночного пикета. С церковной оградки в синеющие
сумерки взлетали ворОны. День был будний, вечерня короткая - минут за пятьдесят батюшка отстрелялся. Народ высыпал
из дверей бывшего клуба, переделанного под храм...
Цепкий глаз юного активиста выхватил в снопе света из открывшейся двери мой стальной пацифик.
- А,сска! Ты, значит, против пацанов наших?
- Да мы её знаем! - откликнулся другой, сильно старше. Квартальный.- Она и на голодающих детей Сирии не сдавала.
- Не сдавала?! - зашипел юный, багровея прыщавым лицом.
- Не сдавала, - не стала я отнекиваться.
- А почему?
- Так, не захотела.
- Они и журнал наш епархиальный, “Боевая Свеча“, никогда не берёт.
- Не берёшь?!
- Не беру, - под ложечкой у меня предупреждающе заныло.
- Да ведьма она! - Крикнула не старая ещё тётка, которую я видела в абортарии.
- Бей её, ребята!
Рядом  стройка. Возводят новый храм, отвалы грунта, горки щебня. Штабеля кирпича. Вокруг - красные, будто уже окровавленные, обломки. Кто-то нагнулся за таким.
В меня полетели куски кирпича, дети выбирали из кучи щебень покрупнее.
Кто-то толкнул меня, и я полетела на асфальт. Ударилась затылком о бордюр. Это хорошо. Это спасло меня от дальнейшей боли. А я боюсь боли.
-Ведьма, ведьма! - Кричали тётки, пиная меня каблуками. Какие некрасивые лица у женщин в гневе, подумала я. Сверху я могла
не спеша разглядеть каждую. В обычное время не разобрать: платья одинакового фасона, длинные вязанные безрукавки с узором,
турецкие “церковные“ платки с машинной вышивкой или блёстками, у модниц - хлопковые ажурные беретики. Одинаковые змеиные
улыбочки - типа смиренные.
Сейчас же, на удивление, женщины обрели лица: у кого-то бровь взметнулась, у другой - ад в глазах, у третьей - пена на страстно
изогнутых губах. Волосы выбились из-под тряпичной сбруи - тут и золотистые гривы, и каштановая короткая волна из хорошей
парикмахерской, и хвастливая коса.
А эта - настоящая красавица. Что она здесь забыла?
Я лежала - а они всё пинали, всё сыпали камнями и руганью. Пока не побежала на подбородок и шею  чёрная в сумерках струйка густой крови из угла моего рта.
Я смотрела на себя и думала: может, я и вправду ведьма? В минуту превратила добрых христиан в осатанелых диоклетианов. А им завтра
капустные грядки полоть. А перед тем причащаться.
Нет, поделом мне. Не вороши добро, пока оно тихо - станет лихо.
И всё же - что Он мне скажет? Как посмотрит в мои навсегда закрытые глаза?