Чужак

Проза / Рассказ / 

 

Читателей: 10

Инфо

Лёха в окно смотрел: голые ветки некогда плодоносивших яблонь; за ними – некогда вполне приличный, а теперь покосившийся штакетник; дальше – грязный кусок окружающего мира. Грязный, потому что весна. А раз весна, значит, и грязь.
Лёха тут уже несколько лет жил. В этом посёлочке, что остался от некогда мощного дорожно-строительного управления, что прокладывало участок шоссе, ведшего прямо к столице дружественного Китая и потому именовавшегося “пекинкой”. Потом управление перебралось на новый участок, оставив после себя этот посёлок, где проживали не пожелавшие перебираться женатики.
Лёха был не из их числа. Он, вообще-то, военный моряк. В самом Ленинграде учился. Военно-морской инженер. На обшарпанной стене его комнатки в бараке до сих пор висит увеличенное фото в рамочке: статный молодец в чёрной форме с погонами лейтенанта; улыбка на лице, да и само лицо круглое, упитанное. Доволен был жизнью тот лейтенант советского флота Бритьёв Алексей Сергеевич! И назначение получил весьма хорошее: большой противолодочный корабль. Служить бы да служить Алексею Сергеевичу, но тут в его жизнь вмешалась политика. В лице замполита этого самого корабля. История бунта на том самом корабле, понятное дело, широкой огласки не получила, но в судьбе лейтенанта Бритьёва след оставила. Алексей Сергеевич, конечно, ни в чём таком замешан не был, но его всё равно списали. И пришлось ему покидать балтийские берега да искать счастья где-нибудь в российской глубинке. Ну, а невеста-питерка, ясно, с ним в эту самую глубинку не поехала.
Лёха оказался в этом посёлочке и по извечной нехватке кадров был взят на ближайший заводик начальником участка. Компании у местных жителей были уже давно и прочно сложившиеся. Чужаков, а тем более, образованных, не жаловали. Пытался поначалу Алексей Сергеевич нахрапом своим стать – то к доминошникам притулится, то к лотошникам – да ничего не выходило из этого. Не удостоился он чести ни козла забить, ни бочонки из мешка повытаскивать. К тому же, привыкший к порядкам армейским, Алексей Сергеевич и на работе порядка требовал, а выливалось это в лишение премий, а то и тринадцатой зарплаты… Лёха стал белой вороной в посёлочке.
Стоял тот в месте, что имело небольшой уклон. Детям, как снег таял да ручейки текли, раздолье было: они по тем ручейкам прутики разные и чурочки пускали, считая их за кораблики; сами следом шагали и следили, чей кораблик первым к финишу придёт. Так вот, те, кто в посёлке пониже жил, как-то сторонились верхних. Нет, конфликтов больших или мордобоя, конечно, не случалось, но всё же какое-то напряжение в воздухе витало. Алексей Сергеевич решил было эту вражду прекратить. Стал детей вокруг себя собирать и кораблики – ну, совсем как настоящие! – для них мастерить. Да только, видно, не всем это глянулось, и дети потихоньку от него отошли, а потом и вовсе кличку ему придумали: Бритик. Но это уж, вероятно, потому, что он отпустил себе бороду. Алексей Сергеевич замкнулся. Жизнь его стала предельно простой: дом – работа – магазин – дом. Вечером он готовил себе еду на портативной газовой плитке, чтобы завтра и с утра поесть, и на работу прихватить. Только вот постепенно пристрастился Алексей Сергеевич к тому, чтобы вместе с кулёчками прихватывать в магазине ещё и четушку, и сам не заметил, как стал уже и не Алексеем Сергеевичем, а просто Лёхой.
По ту сторону штакетника загалдели. «А я вот такое принёс!» - звонко начал вещать голосок мальчишеский. – «А у меня во! Краснее будет!» - так же ответил второй. – «А я своё сама карандашами цветными…» - это уже девчонка влезла. Эта то ли перепалка, то ли трескотня детская на Лёху тоску нагнала. Он форточку открыл и крикнул в неё: «Э, мелюзга, а ну-ка, пошли отсюда!» - «Бритик!», «Бритик вылез!» - на разные голоса затрещала детвора, но куда-либо уходить она явно не собиралась. Лёха больше с шантрапой связываться не стал, форточку захлопнул. Некоторое время он продолжал слышать, как его уличная команда обсуждала, но потом это прекратилось.
Лёха откинул творило погреба. Нашарил на привычном месте четвертинку и отнёс её на стол. Рядом с ней поставил треснутую тарелку с парой солёных огурчиков и положил уже прилично засохшую горбушку. Открыв дверцу кухонного стола, вынул гранёный стакан. Четушка полной, конечно, не была, а потому и стакан оказался налит чуть меньше, чем на половину. Это Лёху почему-то расстроило не очень. Он поднёс губастого ко рту и начал небольшими глотками вбирать в себя его содержимое. Полностью не опорожнив, поставил стакан на стол и осадил водку огурчиком. Стало тепло, и Лёха понял, что жизнь налаживается. Он окинул взглядом свою комнатку, но ни обшарпанные стены, ни особой чистотой не отличающийся пол почему-то не вызвали раздражения. Вместо него начали надвигаться воспоминания. Лёха увидел себя даже ещё и не лейтенантом, а курсантом, участником ватаги таких же молодых кадетов. Они тогда гордо прошагали через весь Невский. От Лавры до Дворцовой. Вообще-то, это самоволка была. И вот нашёлся среди них один ушлый. Он и предложил идти правильным строем, чтобы не привлекать внимание патрулей. Так они гордо и протопали. На Дворцовой с какими-то девчонками познакомились. По каналам покатались, мороженого поели да лимонада попили. Весело тогда было. Внезапно Лёха почувствовал, что частичка того давнишнего веселья словно сейчас в него снова вселяется. Он улыбнулся и по бороде себя потрепал.
Погрузившись в свои мысли, Лёха не сразу и сообразил, что рядом с ним явно что-то происходило. Не буквально рядом, конечно, а по ту сторону штакетника. Там мелюзга что-то уж слишком расшумелась да раскричалась. «Как катишь? Нельзя так!» - звонко кричала девочка. – «А вот не учи-ка меня! - огрызнулся в ответ пацан, а через пару секунд уже кричал: - Есть! Попал! Отдавай своё разноцветное!» - «Нечестно ты, Серый, - влез в разговор ещё один мальчишка. – Ты подталкивал своё». – «А ты отвечаешь?» - этот Серый явно попёр на конфликт. – «Отвечаю!» - принимая тон разговора, ответил тот, что, по-видимому, вступался за девочку. – «Бабник!» - крикнул Серый. – «Жулик!» - таким же тоном прозвучал ответ. Потом – тишина, но через мгновение галдёж усилился. Не было слов. Отдельных слов. Каждый что-то кричал, стараясь, чтобы именно его слова были услышаны всеми.
Гвалт, поднятый детворой, на Лёху действовал как угодно, но не раздражающе. В нём начало просыпаться нечто, когда-то, несомненно у него бывшее, но теперь основательно подзабытое. И это нечто подсказало ему, что надо бы выйти на улицу.
Детвора сбилась в кучу. В стороне были разбросаны уже не нужные крашеные по случаю Пасхи яйца. Да и вид их был не самый лучший: дети катали их, те колотились друг об друга, от чего скорлупа местами потрескалась, а местами просто облупилась. От первозданной красоты крашеных яиц не осталось и следа. Лёха вернулся в свою комнатку, открыл нижний ящик шифоньера и извлёк оттуда теннисный мячик, осколок прежней жизни, неизвестно, зачем вообще хранимый столько лет! Будучи ещё курсантом, Алексей пристрастился к этой игре. Он любил побегать по корту, помахать ракетной. И весело, и лишние кило слетают!
Снова выйдя на улицу, Лёха, не замечаемый ссорившимися детьми, подошёл к их нехитрому изобретению – где-то найденному деревянному желобку, одним концом поставленному на ящик – пристроил на нём мячик и отпустил его на свободу. Через две-три секунды детвору накрыл голос Бритика: «Есть! Попал! - дети прекратили ссору, замерли и с интересом смотрели на Бритика. – Этим не разобьёшь, - указывая на мячик, продолжил он. Ребята теперь сгрудились возле никогда не виданного ими, необычного мячика, жёлтого и мохнатого. – Бегите по домам, ещё яйца несите», - предложил детям Лёха.
Катание яиц остановили только потихоньку подкравшиеся сумерки. И не только дети, но и подтянувшиеся взрослые расходились не очень довольные не самым длинным весенним днём. «А мы у себя раньше специальные кОты делали на Пасху-то», - послышался женский голос. – «Весело было», - поддержали сразу несколько, в основном, мужских. Люди задерживались у чужих бараков, вспоминали прошлое, почти у всех – деревенское. А то и просто разговаривали. Так, ни о чём. И как-то вдруг стало всё равно, на верху или внизу посёлочка обитали они.
Лёха сидел на завалинке у своего барака. Собственно в катании яиц он не участвовал: не было у него яиц-то крашеных, да и, по совести говоря, никаких не было. А где теперь его теннисный мячик, было ему неведомо. И как-то вообще не мучил его этот вопрос. Зачем хранить осколки, если впереди неизбежно будет нечто целое?