Вьюга. часть 1. малыш. (отрывок)

Новелла / Читателей: 2

Инфо

Как обычно по утрам в доме царили суета и беспокойство. Раньше все
по крестьянской
привычке вставала бабушка. Она выходила на стужу в сарай, брала
несколько поленьев
и возвращалась в остывшую за ночь избу чтобы затопить печь. Вслед за ней, часов шесть
поднимался её младший сын Виктор Александрович, с которым они жили в одной половине дома. Вторую, крохотную пристройку, занимал старший сын Николай со своей
семьей. Как они ютились на таком пространстве втроём, понять было невозможно.
Их жилплощадь состояла из кухоньки в три  квадратных метра, в которой располагались
русская печка, столик и умывальник и комнатенки в восемь, куда были втиснуты супружеская кровать, маленький диванчик Саши и стол, который выполнял различные функции. На нём можно было обедать по выходным, гладить бельё, проверять тетради и писать планы т.к. мама Саши была учительницей. Здесь же занимался и сам Саша. Ему было всего пять  лет, но его тянуло к творчеству: рисованию, аппликации, лепке. 
В пристройке тоже вставали рано, ведь нужно было сделать кучу удел: истопить печь, приготовить завтрак, собрать Сашу в садик, потом на санках везти его, закутанного в дедушкин армяк, по сугробам сквозь снежные вихри. На дворе стояли 60 -е с морозными и снежными зимами, а жили Бондаревы на окраине небольшого старинного городка в самом
сердце России. Потом, спустя годы, Саша мучительно пытался вспомнить то роковое утро, но воспоминания сливались в какие то размытые отрывки. Вот его будят и нужно вылезать из теплой постельки в выстуженную комнату, его глазки слипаются, он никак не может отойти от своего сладкого детского сна. Мама нервничает, торопит его, а он ходит как лунатик и ни чего не может понять. Потом он оказывается в другой половине дома
среди суетящихся взрослых в мутно- желтом  электрическом свете. Они никак не могут найти армяк, заваленный другой одеждой, которой было огромное количество в прихожей т.к. бережливость и хозяйственность в этой семье были доведены до крайности. Наконец армяк найден и Сашу начинают снаряжать в дорогу. Его одевают во всё теплое, фланелевое с начёсом, наверх самодельное пальтецо и цигейковую шапочку в виде шлема.
Затем сажают в санки и наглухо закутывают в армяк, так что виден только носик 
В дороге Саша ничего не видел,  он только чувствовал, как снежинки  залетали на его носик и ощущал толчки когда мама пробиралась  через высокий сугроб…..
            Саша был поздним и долгожданным ребёнком. Когда он родился, Николаю Александровичу исполнилось 43, а Любови Васильевне 36 лет. Они жили в браке 10 лет
и уже почти отчаялись обрести счастье отцовства и материнства, когда произошло чудо
и у них появился Саша. Родители были красивой парой,  Любовь Васильевна восхищала своей красотой многих мужчин, да и мальчики её класса краснели, встретившись с её внимательным взглядом.  Любовь Васильевну отличала активная жизненная позиция и максимализм  в педагогике и в жизни, присущие многим учителям того времени. Её можно было назвать даже настырной и упёртой, когда она отстаивала свою позицию или что- то требовала от нерадивого школяра. Такой же она была  с мужем и сыном. Несмотря на то что любила Сашу больше жизни, могла раздражиться, накричать и даже шлёпнуть его когда по её мнению он был ленив, медлителен или нечистоплотен. Но потом долго мучилась и терзала себя за несдержанность.  В такие периоды она была особенно нежна и  ласкова с сыном и закрывала глаза на все его шалости. С мужем  у неё отношения были тоже странные и неровные. Пора любовной страсти давно прошла, уступив место быту, и раздражению друг другом. Николая Александровича не устраивала роль ведомого мужчины, но и ведущим он быть не мог и не хотел по слабости характера. И когда жена
давила на него, в каком - либо вопросе он неимоверно раздражался и в запале мог оскорбить её последними словами. Внешность Любови Васильевны соответствовала её яркому характеру. Небольшого роста, с пропорционально сложенной спортивной фигурой
она излучала жизнелюбие и энергию. Васильковые глаза сияли добротой и интересом к людям. В зависимости от состояния  её нежная кожа меняла свой цвет от бледно -матового до пунцового. В лице нельзя было найти ни единого изъяна, всего его части находились в идеальной пропорции и гармонии. Это была гармония славяно-скандинавской красоты в обрамлении прекрасных тёмно - каштановых волос. Ещё одной особенностью Любови Васильевны было её стремление к чистоте. Чистоте физической и духовной. Она ни минуты не сидела без дела, и все своё свободное время крутилась как белка в колесе, обеспечивая стерильную чистоту и уют в доме. Тоже было и в отношениях с людьми. Она могла полностью обнажить свою душу человеку не очень знакомому, свято веря в людскую порядочность, часто наталкиваясь на подлость из зависти, но не озлоблялась, ожегшись, а также верила людям. Саша был  маминым сынком, со  сверстниками он общался  мало, редко выходя за ворота своего дома, да и в садике держался в стороне от ребят, которые казались ему грубыми и нехорошими. Его можно было увидеть только с самыми тихими и безобидными детьми. Всю его детскую чистую душу заполняла его семья, и солнце, и свет этой семьи - мама. Как и многие поздние дети, он имел ангельскую наружность: светлые, послушные шёлковые волосы обрамляли красивое личико, в котором лучились наивность и беззащитная доброта. Внешность определяла и задатки характера. Он был, слаб и духом и телом. Бабушка часто говорила ему:
-Уж больно ты смирный, Сашенька, побойчее надо быть, а то в жизни ой как тяжко придётся. Один ведь ты у нас Бондарев, последний!
Он не придавал значение этим словам, потому что думал, что ему всегда будет так же хорошо и уютно, как сейчас в родном доме среди любящих его людей. Саша часто болел, 
но как ни странно ему это нравилось. Можно было целый день лежать в постели и не ходить в неуютный садик. Да и мама уделяла ему в этот период гораздо больше внимания.
Она влетала в комнату румяная, свежая  с мороза, трогала губами его лоб, определяя температуру. Потом внимательно оглядывала, определяя не только физическое, но и душевное состояние и заметив отрешенно- мечтательное выражение на лице сына беспокоилась:
- Тебе наверно очень скучно одному лежать целый день в постели?
- Нет, мама мне совсем не скучно, - отвечал Саша. Он говорил правду, ему было хорошо.
Комната, наполненная ярким зимним солнцем с изразцовой  печкой, напоминала ему русскую сказку, а узоры на окнах, в которых переливались лучи, не отпускали его взор часами.  К тому же температура приятно кружила голову, добавляя красок в его видения.
Мама кормила его куриным бульоном и рисовым отваром  и снова как метеор мчалась на работу, а Саша вновь погружался в свои приятные мечтания. К вечеру температура поднималась, и малышу становилось плохо: лёгкое головокружение переходило в центрифугу, все предметы начинали кружиться перед его глазами. Мама давала ему сульфадемизин, но Саша не мог глотать, его рвало. Самое страшное начиналось ночью,
малыш  метался в горячке. Ему казалось, что лёгкое  верблюжье одеяло вдруг стало наливаться свинцом, тяжелея с каждой минутой, и его маленькое тельце должно быть неминуемо раздавлено этой махиной. Однажды ему показалось, что потолок начал вдруг опускаться и зашептал в ужасе:
- Мама! Меня  сейчас раздавит!
- Что ты говоришь, сынок?
- Потолок опускается!- шептал Саша.
-У него бред, Николай, что же делать? -  Любовь Васильевна металась в отчаянии по комнате, не зная, что предпринять. Её терзали страх и тревога, во всем районе не было ни одного телефона. «Скорую» вызвать было невозможно. Жуткие мысли метались в её голове, казалось, что неминуемо произойдет, что- то страшноё, неотвратимое. В минуты наивысшего волнения она теряла голову - сказывались потрясения, пережитые в годы оккупации и послевоенного времени. Но что- то крепко держало хрупкую Сашину душу в этой жизни и к утру болезнь отступала, давая ему забыться в спасительном  сне. После одной или двух кризисных ночей болезнь шла на спад,  и для  Саши наступало счастливое время. У него появлялся аппетит, и мама готовила ему любимое кушанье - отварную картошку в мундире, зажаренную целыми картошинками  на сливочном масле. После такой  встряски, когда организм мобилизовывал все свои защитные силы на борьбу с болезнью Саша ещё больше хорошел, оживлялся и веселел. Через пару дней он, ещё слабенький, выходил на свежий морозный воздух и мир казался ему необычным, обновлённым как будто видел его в первый раз. Их дом хотя и был невелик, но имел обширную усадьбу в двадцать соток. Все соседи- огородники прекрасно знали цену земле, особенно в городе, и люто завидовали такому счастью Бондаревых, всячески пытаясь прикопать их межу. Николаю Александровичу, против своей миролюбивой сущности, приходилось вести межевые войны. К тому же он был очень болен, страдая по наследству сердечными недугами. Но воевать кроме него было некому, книжный человек  Виктор Александрович, абсолютно равнодушный к хозяйственным делам имел созерцательно - творческий склад психики. С точки зрения Саши огород являлся его сказочным царством.
Здесь он чувствовал себя свободно и вольготно, мог быть самим собой, раскрепостившись от всех условностей и зависимостей. Здесь его охраняли невидимые высокие стены любви, которые ограждали от страхов и тревог внешнего мира. С ранней весны, в Сашином царстве начинались праздники, и первый из них - посевная. Это значило, что папа, охваченный весенним возбуждением,  приступал к  организаторским работам. Николай Александрович одновременно вёл переговоры с пахарем, собирал многочисленных родственников и дружественных соседей для помощи, чинил сельхозинвентарь, поправлял потрёпанный за зиму дом и ещё занимался множеством непредвиденных дел.
Саша с радостью повсюду сопровождал отца. Рядом с ним  малышу было уютно и весело. Николай Александрович безмерно любил сына, за всю свою короткую жизнь Саша ни разу не слышал от него резкого слова в свой адрес. Ещё отец нравился ему и тем, что был не похож на Сашу по складу характера. Николай Александрович не мыслил своего существования вне человеческого общества, без живого общения с людьми, в нём бурлил организаторский талант. Со всеми соседями, исключая  двух межевых, у него были приятельские отношения. Всегда при встрече с людьми он приветствовал их с радостной улыбкой, невзирая на то, какое у него было настроение и состояние здоровья. Когда он находился в обществе, его лицо не покидало приветливо - добродушное выражение. Казалось, он ровен со всеми, не выделяя симпатий и антипатий, и люди не могли не ответить той же монетой, считая его простым, чистым в помыслах человеком. Хотя по образованию и социальному положению ему не было равных в этом окраинном районе.

Глава 2


Здесь жили люди простые, необразованные, обычные рабочие и работницы со строек и заводов городка. Многие трудились на самом большом предприятии- химическом комбинате « Красный пролетарий», на котором работал и отец Саши в должности заместителя главного конструктора. За плечами Николая Александровича остались школа-
семилетка, техникум, артиллерийское училище и после войны заочный, химикотехнологический  институт. Вся округа считала его большим, важным начальником и уважала за доступность и простоту. Конечно, в глубине души у многих наверняка свербела язва зависти и классовой ненависти пролетариев к инженеру, но в глаза все стремились выразить дружбу и доброжелательность. Как и многие порядочные
люди отец Саши болел душой за дело, он был человеком действий, а  не слов и должность его была инженерной, творческой, а не административной - он курировал всю механизацию и автоматизацию огромного комбината. Это значило, что ему в первую очередь, приходилось решать любой ценой,  конкретные производственные задачи, которые требовали огромных усилий и здоровья.  Все самые ответственные командировки и деловые переговоры висели на нём, а непосредственный начальник - главный инженер предпочитал так называемые «туристические», на заграничные выставки и обмен опытом. Но для ответственных решений за границу посылали и Николая Александровича, хотя загранкой его было не удивить, ведь он прошагал военными дорогами всю Европу, да и после войны девять лет служил в разных странах соцлагеря. Над ним, как водится, возвышалась вертикаль из различных начальников, которые занимались контролем работы нижестоящего, и любой приказ высшего руководства начинал спуск - слалом вниз,
обрастая предписаниями, резолюциями и ценными указаниями. Так доходило до конкретного исполнителя сделать то-то и то- то в такие- то сроки. А дальше, по мере исполнения, начиналось обратное восхождение. Нижестоящий докладывал выше, там его разносили за срыв сроков, и далее всё повторялось на более высоком витке. Каждым начальником руководил страх, перед руководством и парткомом, быть изгнанными с высокооплачиваемого непыльного места. Ради этого места они могли сделать всё: затравить, довести до инфаркта, уничтожить человека морально и физически. Николая Александровича особенно донимал начальник производства Лобов. Это был злобный, резкий и желчный человек, который исполнял роль унтера Пришибеева. У него были чисто административные функции - требовать, понукать, подгонять выполнение инженерами конкретных задач. После одной из стычек с ним отец Саши пришёл домой в необычно подавленном, мрачном настроении, отказался от ужина и сразу лёг в постель. Саша своим детским чутьём сразу понял неладное. С беспокойством он поглядывал на лежащего отца, который сначала безучастно смотрел в потолок, а потом стал охать и растирать себе грудь с левой стороны. Он смотрел на Сашу, и какая то растерянно - виноватая улыбка блуждала по  его лицу, которое меняло свой цвет от багрового с синими прожилками до бескровно- бледного и наоборот. Его продолжала мучить боль в груди, и вдруг он сказал:
- Я умираю, сынок.
У Саши стали ватными ноги и внизу живота что - то ослабло, как будто опустилось. Он закричал или прохрипел:
- Мама! Мама!
Любовь Васильевна сама бледная, онемевшая помчалась в ближайший магазин, вызывать «скорую». С Николаем Александровичем остались Саша и бабушка. В тот момент Саша впервые в жизни испытал животный, первобытный страх, когда в животе  всё сводит и душу охватывает отчаяние. Ему хотелось застонать, завыть лишь бы избавится от этого состояния. Растерявшаяся бабушка только суетилась и бестолково «ахала» и «охала» ни чем не в силах помочь умирающему сыну. «Скорая» приехала  только через час, стояла осень, и грунтовые дороги окраины сильно развезло. Сосредоточенный доктор долго прослушивал отца, потом расспрашивал о симптомах и, наконец, придав лицу неестественно доброе и участливое выражение, сказал:
- Ну что ж Николай Александрович ничего страшного у вас не нахожу, но недельку надо бы провести в стационаре для более глубокого обследования.
Потом он шепотом сказал, что- то сестре и та ловко и профессионально набрала лекарство в шприц и сделала укол. А доктор отвёл в сторонку Любовь Васильевну и сказал:
- Собирайте в больницу, обширный инфаркт.
В те времена инфаркты лечили неподвижностью, что для подвижного, нервного характера Николая  Александровича было невыполнимой задачей. Стесняясь попросить об естественных услугах, он в первую же ночь отправился в туалет. На обратном пути сердце так резануло, что он потерял сознание и упал. Дежурная медсестра в ужасе растолкала спящего врача, который ничего не понимая спросонок, накинулся на него с руганью за несоблюдение режима. Слава Богу, всё обошлось, а в дальнейшем  он запасся шоколадными конфетами, которыми расплачивался с санитарками за необходимые услуги. Зиму он провёл в больнице и санатории, где проходил реабилитацию после болезни. На год врачи запретили Николаю Александровичу  любую физическую работу, но как только  сошел с грядок снег, потекли весёлые ручейки, переливаясь солнечными  блёстками его, неудержимо потянуло к активной хозяйственной деятельности. Забыв все предостережения, он строгал,  пилил,  приколачивал и ни минуты не сидел на месте. Иначе он просто не мог. Саша вертелся около, ему было всё интересно: он познавал мир через жизнь своих родителей. Одной из главных достопримечательностей его царства был ручей, пересекающий правый угол огорода и отрезающий от него треугольник земли. На этом клочке ни чего не сажали, а отдали его в полное распоряжение малыша.  Отец устроил ему там песочницу и маленький столик со скамеечкой. В ручье выкопали бочажок и соорудили мосточки для забора воды и полоскания мелких тряпок. Вода в нём текла из ключей, которые располагались выше, на торфяном поле. На этом поле тоже были огороды и его все называли «торф». Там на «торфу» у Бондаревых было капустное поле в десять соток. Когда Саша находился, у ручья, время ускоряло свой ход, и он его просто переставал замечать. Вооружившись сачком, он с жадностью изучал жизнь, кишевшую в прозрачной воде. Каждая выловленная букашка была ему невероятно интересна. Он брал её, клал на стёклышко, и сидя за столиком, рассматривал через линзу как в микроскоп. Родные и соседи, с удивлением наблюдали за выпавшем из времени малышом,  и всё гадали, кто же из него получится. Кто с усмешкой, а кто и всерьёз прочил ему славу биолога или ботаника. А Саша, не замечая ни чего, находился в своём мире в гармонии с природой и даже разговаривал со своими питомцами, вызывая нехорошие усмешки у недоброжелателей.  В ручье водилось множество всякой живности: малоподвижные  лягушки, часами сидящие у воды в тени травы и лишь изредка подстреливая  комара белым языком, водомерки, скользящие как на коньках по глади бочажка, змеистые пиявки, колонии трубочника, колыхавшегося коричневой массой у берегов, водяные паучки «солнышки», кроваво -  яркие  мотыльки, курсирующие между поверхностью и дном, мальки карасиков, заплывшие из торфяных прудов и еще множество всяческих букашек. Как приятно и свободно было малышу, находится здесь в солнечный весенний денёк!
Глава 3

На посевную у Бондаревых собиралось большое количество людей. Приходил Коля Седов, краснолицый  мужчина лет тридцати,  богатырского сложения, с рельефно выступающими мускулами, которому не было равных в работе. В трезвом состоянии это был спокойный,  улыбчивый человек, но под воздействием алкоголя мог выгнать всю свою семью на мороз, а жене, которая была его ниже на голову, посадить фонарь под глаз.
Николай Александрович выступал в таких делах миротворцем, за что его уважали и жёны и протрезвевшие нерадивые мужья. Он смело бросался защищать семью от дебошира, хотя сам был небольшого роста и хрупкого сложения, но никто из пьяниц не смел его задеть.  Коля, как человек компанейский, всегда был рад участвовать в деле, где собиралось много народа,  звучали оживлённые голоса, шутки,  а венчал компанию общий
стол с напитками и вкуснейшими блюдами, приготовленными в русской печке. Самым важным человеком на посевной был, конечно, Вася - пахарь. С ним долго велись переговоры на предмет вспашки, он как обычно выдерживал паузу, ссылаясь на огромное количество дел, болезнь лошади, недостаточное место для разворота  в огороде. Но, в конце концов, когда нервы у Николая Александровича были на пределе, а давление зашкаливало, угрожая повторным инфарктом, он соглашался за немыслимые деньги. Приезжала из деревни старшая сестра братьев Бондаревых, Галина, со своими детьми, а также многочисленные двоюродные и  троюродные со своими детьми, мужьями и жёнами. Обычно пашня назначалась на майские праздники, когда земля уже достаточно просохла. Во дворе гостей встречала старейшина рода, бабушка Мария Александровна. Она стояла, сложив обе руки на располневшем старушечьем животе, и целуясь в обе щёки с
прибывающими, приговаривала:
- Уж выручайте всем миром! Одним нам никак не управиться, Коля только после инфаркта, еле оклемался!
Бабушка Мария на всю округу славилась своими кулинарными способностями. Особенно удавались ей пироги с различными начинками: яйцом и луком, ливером, грибами, картошкой и т. п. А пшенную кашу, которую она томила с топлёным маслом в русской печи, можно было проглотить вместе с языком. Если у кого - либо из соседей происходили особо торжественные моменты: свадьбы или похороны, к ней шли просить испечь её фирменные пироги. А её печь- искусница была предметом зависти всего района.
Достаточно было бросить три, четыре берёзовых полена и она быстро нагревалась и долго отдавала тепло  без малейшего дыма и угара, создавая уют и комфорт в студёные зимние дни. Печь была настоящая, большая, с просторной лежанкой и полатями для сушки лука.
На лежанку поднимались по специальной лесенке, и в основном там обитал Саша или бабушка, когда у неё прихватывало спину, а также гостившие другие внуки.
Глава 4

Бабушка Мария родилась ещё в 19  веке в 1890 году. Происходила она из знатного, но обедневшего дворянского рода Измайловых, которые жили в те времена в небольшом домике на окраине Петербурга. О былых, счастливых временах Маня, как её звали домашние, знала только по рассказам своей бабушки Натальи Александровны. Её детство и молодость совпали с периодом расцвета Измайловых. Она прекрасно помнила Пушкина,  который любил бывать в их домашнем литературном салоне, и как величайшую реликвию хранила свой детский альбом, где были написаны стихи рукой гения. Была знакома  и с красавицей Натальей Николаевной, играла с детьми Пушкина в «казаков- разбойников» и «спящую красавицу». Приходил к ним и нелюдимый, мрачноватый Лермонтов, который обычно сидел в уголке и больше слушал, нежели говорил, или бродил одиноко по залу, погруженный в невесёлые мысли. Больших трудов стоило уговорить его, что- то прочитать. Но если он был в настроении, что бывало крайне редко,  он полыхал как пламя и мог читать всю ночь напролёт, сверкая своими очами. Лукавый  Николай Васильевич читал свои «Вечера», доводя публику до колик в животе от заразительного малорусского юмора. В те времена он был на подъеме: молод, весел, саркастичен по отношению ко всему русому. Его любовью была Украина, Петербург он ненавидел, но и без него не мог,
понимая, что  только здесь может полностью раскрыться его своеобразный щедрый дар.
Высмеивая со злобой и сарказмом русские обычаи и порядки, он идеализировал своих соплеменников малороссов, рассказывая о них языком сочным, переливчатым с мягкой иронией.  Все эти рассказы о великих людях, яркой светской жизни с балами, маскарадами зимой и пикниками летом на фоне живописной природы, европейских путешествиях по знаменитым курортам, Маня слушала, затаив дыхание, впитывая  их,  как губка, своей чистой детской душой. Она мысленно представляла свой родовой дом - дворец недалеко от Невского, лакеев в золочёных ливреях у парадного подъезда, длинный ряд красивых экипажей с бородатыми кучерами, ожидающих гостей после бала. И свою бабушку, уже молодую, яркую девушку, танцующую мазурку с красивым юнкером. Порой от этих видений и мыслей у неё начинала болеть голова, так она увлекалась ими, но они были так приятны и так разнились с настоящей действительностью, что отказаться от них Маня была не в силах.  А настоящая простота граничила с бедностью. Маленький домик на задворках Петербурга - все, что осталось их семье от былого величия и богатства. Да и он был ветхим, давно требующим ремонта. Древние перекрытия прогнили, угрожая обрушиться на голову хозяевам, вся семья молилась в страхе в периоды ненастья и наводнения. Домик был двухэтажный, на первом располагались кухня, кладовая и гостиная,  а на втором  три маленькие спальни. В первой располагались родители, во второй бабушка, а в третьей Маня со старшей сестрой Дашей. Прислуги у них не было, и вся работа по хозяйству лежала на хрупких плечах бабушки и мамы. Мама -  Елена Васильевна, занималась ещё и рукоделием, принимая заказы у небогатых клиентов за незначительные деньги. Хотя сшитые или связанные её ловкими руками вещи выглядели вполне импозантно, господа побогаче предпочитали модных портных. А её клиентурой были рабочие, прислуга, мастеровые и т. п. Но и эти копейки вносили неоценимый вклад в бюджет семьи, потому что отец - Александр Николаевич не мог самостоятельно обеспечить семью, так как трудился на низшей канцелярской должности. Елена Васильевна и Александр Николаевич происходили из глубоко верующих, Православных семей, поэтому и дочерям своим с самых ранних лет они прививали ростки Православия. Вместо сказок с младенчества им читали и рассказывали из Святого Писания, и они естественно впитывали веру с молоком матери. Особенно Даша. У неё складывалась мистическая направленность психики, где основное место прочно заняло все божественное. Она жадно схватывала всё до крупицы, относящееся к вере. И читать выучилась в 5 лет благодаря жажде познания  Истины Божьей. Она чутко, по детски безошибочно воспринимала библейские истины не как легенды или сказки, а как нечто большее, глубокое и захватывающее всё существо человеческое. Но это было всё внутри, не выходящее за пределы её существа. Это был её мир, в который она не пускала ни кого из людей. Даже любимую маменьку и сестричку. Внешне она была разная, непредсказуемая. Среди чужих замыкалась, становилась неестественно послушная и покладистая, а в  семье наоборот раскрепощалась до того,  что доводила близких до «белого каления» своими проказами.  Как и все дети обожала всяческих «пушистиков».
Однажды на рынке, куда они с сестрой и  мамой пришли за покупками, увидели белочку в колесе, которую продавал крестьянин - охотник и так загорелись, что повисли на матушке с обеих сторон. Уж та объясняла им, что каждая копейка на счету, на одёжку и обувку бы найти, но сёстры со слезами умоляли купить белочку.  Охотник, видя нужду барыни и слёзы малышек, растрогался и отдал её почти даром. Уж как сестрёнки были счастливы, не отходили от белки, кормили её орешками, семечками, умиляясь на то,  как она их раскусывает и грызет. И белочка постепенно стала совсем ручной, её выпускали из клетки, и она носилась по комнатам, прыгая с карниза на карниз и мгновенно взлетая по шторам, а потом сама возвращалась в свой домик. Через некоторое время девочки начали выносить её в садик, и она резвилась на воле, прыгая по ветвям раскидистых лип, но по зову:
- Шустрик! Домой!
Неизменно возвращалась в домик. Но однажды утром девочки проснулись и подошли как обычно к клетке, что бы пожелать белочке « доброго утра», но увидели, что она не бегает как обычно, а лежит и смотрит на них грустными глазами.  Они сразу поняли неладное, побежали звать взрослых, но сделать было ничего уже нельзя, белочка ни на что не реагировала, а через день умерла. Впервые в жизнь девочек пришло настоящее горе, особенно тяжело переживала впечатлительная Даша. Она почти перестала есть и погрузилась в глубокую депрессию. Она сидела целый день у окна и смотрела пустыми, безжизненными глазами на улицу. Или искала уединения и подолгу оставалась одна. Елена Васильевна не находила себе места, опасаясь что Даша наложит на себя руки.
Она пыталась разговорить дочку, вывести её из этого состояния.  Но на все вопросы Даша отвечала односложно, тоненьким жалобным голоском: « Я скучаю по  Шустрику».
Особенности детской психики заключались в том, что возможно смерть одного из родителей не вызвало бы такой реакции. Ребёнок этого не  смог бы до конца понять, а здесь всё было до ужаса просто и ясно: погибло существо, которое занимало все сознание девочки, которому она писала  стихи в дневнике, и считала своим ребёночком.  Поэтому
гибель белочки она воспринимала как непреодолимую трагедию. Но время - лучший из врачей, а Бог - лучший из утешителей. Все ответы она нашла в Библии и написала в дневнике: « Не створи себе кумира. Кумир может быть только один - Господь Бог. Уныние и постоянная скорбь - смертный грех. Господи! Ободри меня и наставь на путь истинный. Напои своей живой водой и освети своим светом животворящим! Избави от страха и холода мою душу»! Она много молилась, и животворящая молитва оживила её и принесла покой в душу. Появилось и весёлое озорство, и желание играть, радоваться жизни  и любить своих близких.
Глава 5

Когда Даше исполнилось шесть лет, встал вопрос о её определении. Родители хотели хлопотать Смольный институт, но Даша твёрдо стояла на том,  что хочет посвятить себя Богу. И просила определить её в Епархиальное училище. Родителям удалось выхлопотать обучение за счёт епархии  и Даша, успешно выдержав экзамены, стала воспитанницей. В училище в основном были девочки из духовных семей, и целью обучения являлось воспитание высокодуховных и высоконравственных, всесторонне образованных  матушек.
Заведение было закрытое, а порядки срогие. Воспитанницы не могли выходить за территорию, и всё время проводили в учёбе, молитве и труде. Ещё на территории училища был прекрасный сад с прудом и раскидистыми плакучими ивами, где девочки гуляли в свободное время и катались на лодке. Воспитанницы получали разностороннее образование, не замыкаясь только на Законе Божьем и молитве. Здесь получали знания по математике, литературе, истории, иностранным языкам, физике, химии, биологии. Большое значение уделялось ведению домашнего хозяйства и физической культуре.  Также девочек обучали  педагогике, гигиене, музыке, танцам, этикету и ораторскому искусству. Даше всё здесь пришлось по душе: и строгость, и порядок, и требования к чистоте и прилежанию. Она с увлечением окунулась в это закрытое от внешнего мира    пространство, где их наставники стремились создать идеальные условия для духовного возрождения и совершенствования личности. Их обучали и священнослужители и светские преподаватели, которые конечно не являлись идеалом нравственности, но здесь на территории училища они стремились показать только свои лучшие качества, прививая их с настойчивостью юным душам. Постепенно Даша стала одной из самых прилежных и успешных учениц, все, более погружаясь в этот мир и отдаляясь от внешнего и своих родных. Даже на праздники она стремилась остаться в стенах училища, помогая по хозяйству прислуге.
По окончании училища, начальница считала своим долгом устроить жизнь выпускниц.  Она устраивала встречи с выпускниками мужских духовных заведений, где молодые девушки могло найти свою судьбу. Да и будущим священникам необходимо было прибыть на место службы уже с молодой матушкой. Она пристраивала почти всех воспитанниц, даже самых непривлекательных, но расцветшая дивной красотою Даша не пожелала стать женой священника, решив остаться невестой Христа. Она поступила послушницей в Вознесенский женский монастырь, а через год приняла постриг.
Через девятнадцать лет она стала настоятельницей этого монастыря игуменьей Дарией.
Маня напротив, мечтала о яркой светской жизни, вдохновлённая воспитанием бабушки и видела своё будущее институткой. Но Смольный институт для неё был закрыт
так как  на казённый счёт туда принимали дочерей полковников и генералов или статских советников, а папа её был всего лишь коллежский асессор. На семейном совете решено было подать прошение на Высочайшее имя. Через три месяца пришёл положительный ответ за подписью императора. Где сообщалось, что, учитывая прошлые заслуги знатного рода Измайловых перед отечеством, дозволить девице Марии Измайловой, обучаться в Смольном институте за казённый счёт. Маня была на седьмом небе от радости, а родные устроили ей настоящий пир с пирожными из кондитерской, шоколадными конфетами и сельтерской, угробив на это недельный бюджет.
Глава 6

Смольный институт, основанный ещё Екатериной второй, преследовал самые благие цели: воспитание высоконравственных и высокообразованных светских женщин. Екатерина мечтала воспитать женщин будущего, основываясь на достижениях мировой цивилизации: идеальных жён, матерей, глубоко верующих христианок. Она считала, что сделать это можно только, изолировав воспитанниц от пагубного влияния внешнего мира, начав воспитание с шести лет, когда ребёнок делает первые шаги в мир из семьи. Поэтому заведение было закрытым, как и духовные училища. Ещё, Екатерина мыслила очистить девичьи души от таких типичных женских грехов как зависть, пустословие, сплетни и клевета. Она была  не глупа, и понимала, сколь далека мечта от реальной жизни, что создание Института - лишь наивная попытка изменить неправедный мир. Восемнадцатилетние девушки, воспитанные в идеальных условиях, выходили в реальную жизнь и сталкивались с большими трудностями. Возникло даже такое понятие - институтка. Но мужчинам такие нежные, утончённые девушки очень нравились, и многие из них, в основном офицеры находили счастье в браке с институтками. Из них получались прекрасные жёны, заботливые, умелые матери и интересные, разностороннеобразованные  светские дамы.
Маня не представляла себе, как трудно ей будет  войти из семейной обстановки в институтскую жизнь.  По сути, ей, шестилетней надо было начинать  самостоятельное существование.  В прошлом остались любящие её родители, сестрёнка  и бабушка, она растерялась среди строгих воспитателей и чужих девочек, которые были смелее её и быстро передружились. Сказывалось ещё и то, что она была из небогатой семьи, а вокруг находились дочки генералов и вельмож, которые друг перед другом кичились своим положением. Она поникла от грусти и одиночества, почти ни чего не ела, часто плакала и плохо справлялась с требованиями немки - воспитательницы, за что была часто наказываема. Она мечтала снова оказаться дома со своими любимыми, но где - то  в глубине души понимала, что нет другого выхода, как только терпеть и ждать. Она была слишком  мала,  что бы понимать, что путь к настоящему счастью всегда лежит через страдания и грусть. Она почти ни с кем не общалась, кроме одной толстенькой девочки, дочери полковника, которая тоже оказалась в последних. Маня  сильно похудела, и плавные черты её красивого личика заострились, от этого удлинился носик, прекрасные серые глазки углубились, а над ними легли коричневые тени, домашний румянец исчез, и кожа приобрела матовый бледный оттенок. Постепенно жизнь в Смольном стала казаться ей не только терпимой, но и вполне сносной. Строгий режим и требования классной дамы со временем стали восприниматься не  такими жёсткими, а необходимыми и естественными. По началу было тяжело и физически и морально. После уютного, теплого родительского дома в казённых, холодных комнатах, где температура не превышала 16 градусов, было тоскливо и одиноко. В 6 утра классная дама будила их, и девочки бежали к умывальникам, где обязаны были ледяной водой вымыться до пояса. Потом их вели в холодную церковь на утреннюю службу, затем завтрак и восемь часов занятий в классах. После занятий обед и прогулка под надзором воспитательницы. Причём уныние и слёзы не допускались - это считалось серьёзным проступком с последующим наказанием. Во внешнем виде тоже всё должно было быть безукоризненно. Их « кофейниц», (так называли младших девочек по цвету платьев) опекали старшие девушки. Они так затягивали им косичку, что трудно было даже моргать. Особое место занимала осанка. Девочку, которая горбились, опекунша, могла больно ударить линейкой по спине. Для того чтобы зафиксировать спину в платья девочек был вшит китовый ус. С маленькими не церемонились: могли и накричать, и подзатыльника дать. В церковь, на занятия, и даже на прогулку они должны были идти парами и молча. Всяческое кокетство, вертлявость и озорство тут же пресекалось грозными окриками на немецком или французском. Самим девочкам позволялось общаться только на иностранном языке, который был во главе угла.
На особом месте в институте было театральное искусство. Каждая воспитанница обязана была,  каким - либо образом учувствовать в театральных постановках. Маня влюбилась в театр, когда увидела первый спектакль в исполнении старших воспитанниц. Постановки готовили к праздникам, когда институт посещали знатные господа и дамы. Гости одаривали лучших институток подарками, потом был концерт, силами воспитанниц, где они демонстрировали свои успехи в музыке, танцах, пении и т. п., а затем девочки устраивали театральное представление. Пьесы играли в основном иностранные: французские и немецкие, что бы в совершенстве овладеть языками. Маня не пропускала ни одной репетиции и как зачарованная смотрела на происходящее действо. Ей безумно хотелось участвовать в этом, но в силу возраста и других обстоятельств  для неё не находилось ролей. В театре она нашла то, что ей так не хватало в жизни: воплощение своих мечтаний и фантазий, выход энергии, переполняющей её маленькую одинокую душу. Спектакли ставил француз, месье Моришон,  порывистый, легкомысленный придворный режиссёр, который более всего ценил в игре лёгкость и воздушность. А Маня казалась ему слишком грустной и серьезной для его спектаклей и поэтому она оставалась только восторженной зрительницей. Тогда она сосредоточилась на другом искусстве, которое ей тоже безумно нравилось. Музыка была одним из важнейших предметов, и по выбору можно было заниматься арфой, скрипкой или фортепьяно. Она выбрала арфу, и всё своё свободное время посвятила освоению инструмента. Несколько месяцев упорного труда дали первые результаты. Она в совершенстве освоила нотную грамоту, к тому же выяснилось, что у  неё абсолютный слух и дивный по красоте окраски и тембру голос. Учитель музыки Франц Германович, одинокий немецкий старичок, у которого в жизни ничего кроме музыки не было, не мог нарадоваться на свою юную ученицу. Особенно Мане удавались романсы. «Я помню чудное мгновенье», «Утро туманное» и другие, в исполнении маленькой, хрупкой девочки, аккомпанирующей себе на огромной арфе, ни кого не оставляли равнодушным. Девочки притихали, а у взрослых наворачивались слёзы от умиления.
Глава 7

Августейшей попечительницей института с недавнего времени стала Александра Федоровна Романова, молодая супруга императора. Обожающая детей, она живо интересовалась всем происходящим в институте и лично была знакома со многими воспитанницами. Лучшие из них становились фрейлинами двора, подругами императрицы. На Рождество 1899 года императрица прибыла в институт, чтобы участвовать в торжествах посвящённых празднику.  Все приглашённые, среди которых были родители, знатные дамы и господа, а также кавалеры для танцев - мальчики юнкера расселись на стульях в актовом зале.  Императрица с двумя ближайшими фрейлинами расположилась в креслах по центру, ближе к сцене. Никто не тяготился присутствием высочайшей особы, ибо наступала эра демократии, и в прошлое уходило раболепство и показное коленопреклонение перед помазанниками Божьими. В семье у набожного  Николая во главу угла была поставлена простота, искренность,  короткость и любовь в соответствии с заповедями Божьими. Александра Фёдоровна держала себя приветливо и просто, а одевалась скромно, без малейшей вычурности, но вкус и царская порода чувствовались во всём.  Поставить на место неугодного человека она могла не криком и истерикой, а холодностью, внезапно окаменевшего лица и убивающим равнодушием и презрением. К девочкам - институткам она испытывала чувства близкие к материнским, ибо у самой уже были две прекрасные дочки, в которых она души не чаяла. Но человеком она была не простым, противоречивым, психическая и физическая наследственность её была  крайне тяжёлой. Она являлась носительницей гена гемофилии.  И всё же  рисковала, рожая детей одного за другим, как принято в православных семьях. Девочки у неё рождались прекрасные и здоровые, а вот появление мальчика грозило обернуться для него трагическими последствиями. Да и девочки принимали эстафету проклятого гена, хотя болезнь их не трогала. Николай Александрович был человеком мягким, совестливым и сомневающимся, ибо понимал, что его мнение и решения всегда будут субъективными, а значит и возможно ошибочными. А ошибки в масштабах такой страны как Россия могли погубить десятки миллионов подданных Его Императорского Величества. Поэтому он долго вынашивал решение, прежде чем претворить его в жизнь. А во многих случаях дела носили срочный характер, и промедление было смерти подобно. Он же в своих разговорах с Богом  (ежедневных длительных молитвах и исповедях), пытался найти правильный ход, изматывая себя физически и психически. Смотреть на это спокойно Александра Фёдоровна не могла. Она сама входила в государственные дела решительно и напористо, оказывая на мужа сильное давление, и в  таких случаях характер её проявлял могучую силу. Это раздражало высших чиновников, которые, отдавая дань уважения её материнским и супружеским качествам, считали её совершенно неадекватной по отношению деятельности государя и высших органов власти. Николай, как и все мужья, испытывал сложные чувства к жене. С одной стороны это была любовь и нежность к единственной женщине, подарившей ему прелестных девочек - ангелов, он считал её прекрасной матерью и заботливой женой, они были друзьями и нуждались друг в друге. В семье не было ссор благодаря в большей степени бесконфликтному, миротворческому характеру Николая, но в принципиальных вопросах, касающихся чести и достоинства он был тверд и несгибаем.  С другой его пугала неясная сила, которая огромными волнами бродила по неизведанной душе Александры Фёдоровны. И в какоё момент могло возникнуть цунами, он предугадать не мог. Но они были двумя половинками, которые соединились во вселенной и не мыслили существования друг без друга.  Поэтому нечастые вспышки конфликтов гасли в потоке любви и нежности друг к другу. У обоих был страх потерять те отношения доверия и близости, которые установились в первые годы брака.
Её Величество любила делать подарки, причём дарить вещи,  сделанные собственными руками. А в рукоделии она была большая искусница. В её умелых руках обычная картонная коробочка превращалась в произведения искусства. Она писала прекрасные акварельки, которые потом уходили на благотворительных аукционах за десятки тысяч, вышивала царскими вензелями платочки, ручники, салфетки и т. п. Все воспитанницы мечтали получить такой подарок из рук августейшей особы, но вручался он самым достойным и талантливым. Но сегодня был особый праздник, в который должны были получить подарки все, пусть и не из под кисточки или иголки Её Величества, но людей близких ко двору и Царской Семье. По примеру Александра Фёдоровны все фрейлины двора занимались благотворительным  рукоделием, а так же и Их Высочества с самых ранних лет.
Глава 8
Вначале как обычно была торжественная часть, которую вела начальница института. Она отчитывалась перед высокими гостями и родителями о проделанной за полугодие работе, отмечала самых достойных воспитанниц в учёбе,  нравственных качествах, искусствах и рукоделии. Потом началось Рождественское представление. Раскрылся занавес, и перед гостями предстала пушистая ёлка с горящими свечами, украшенная блестящими большими конфетами, дождиком, сосульками и фигурками из картона и золотой и серебряной бумаги. В центре располагался, покрытый снегом из ваты ковчег с яслями и искусно нарисованными овечками. Сами воспитанницы изображали известные библейские персонажи, кроме Христа и Матери Божьей, которая сидела вполоборота к зрителям, склонившись над яслями. Девушки исполняли и женские и мужские роли так трогательно и невинно, что у зрителей по лицам блуждали блаженные улыбки и наворачивались слёзы умиления. В зале витала Благодать Божия. Вся эта группа
людей как бы отделилась от остального мира, несправедливого и нечистого и существовала в своём отдельном измерении Добра, Праведности, Любви и дружеского участия. Рождественская атмосфера навевала на всех только светлые, лёгкие чувства, которые неминуемо должны были скоро развеяться, но сейчас все находились в общей благостной эйфории. После милого и трогательного спектакля начался концерт. Все воспитанницы были радостно возбуждены и номера получались лучше, красочней обычного. Девочки и девушки танцевали, пели, играли на различных инструментов и всё получалось гладко, без ошибок и сбоев. Каждое выступление сопровождалось благодарными аплодисментами зрителей. Наконец настала очередь Мани. Она впервые выступала перед Её Величеством и поэтому безумно волновалась. Она стояла в кулисах вся пунцовая и девочки успокаивали её.
- Ну что ты трясёшься! Она такая ласковая, добрая!
- У меня мурашки по спине бегают! Я обязательно ошибусь! - лепетала Маня.
Она вышла на сцену на ватных ногах, с пересохшим горлом, но увидев улыбающиеся, доброжелательные лица, вдруг успокоилась и сосредоточилась только на музыке и инструменте. Среди институток у Мани не было близких подруг. Она держалась в стайке девочек скромных и робких, избегая напористых и смелых, и музыка стала её самой лучшей и родной подругой. Когда она играла и пела, то погружалась в свой мир, где она была принцессой, а звуки и ноты были её верными подданными, которыми она повелевала, создавая  удивительные мелодии. Её душа сливалась с мелодией, и открывала слушателям все свои глубины, скрытые и  потаённые в обыденной жизни. Маня исполнила « Я встретил Вас ….» и зал взорвался аплодисментами, у многих дам глаза заблестели от слёз, а Её Величество тоже укаткой промокнула глаза платочком и что-то с улыбкой сказала одной из фрейлин. Потом были исполнены « Утро туманное» « Я  Вас любил» и все исполненные вещи вызывали у слушателей бурю самых светлых эмоций. Маня произвела фурор своим выступлением, и это был её самый первый успех. Её долго не отпускали, призывая аплодисментами петь на бис, пока она утомлённая  волнением  и музыкой не попросила отпустить её. После концерта классная дама подошла к Мане и сказала ей, что её желает видеть Её Величество. У Мани всё похолодело в груди, краска отхлынула от лица, и оно сделалось бледным как полотно. Ей, девятилетней девочке, ещё ни разу не приходилось общаться с высочайшими особами. Весь этикет вылетел от страха из её головки, она растерялась и не представляла как себя вести с Александрой Фёдоровной. На деревянных ногах она подошла к Её Величеству, сидевшей на императорском кресле, присела и наклонила головку в знак глубокого почтения. Императрица, видя величайшее смущение девочки, ободряюще улыбнулась и сказала:
- Не пугайся, милая, ведь я вовсе не страшная и у меня есть две дочки чуть помладше тебя. Мне очень понравилось, как ты играла и пела. Просто растрогала до глубины души. Подрастай и учись прилежно, мы будем рады видеть тебя после выпуска при Дворе. Вот, возьми на память эту вещицу. С Рождеством Христовым тебя, ангел мой!
Императрица протянула Мане небольшой золотой брелок для ключей с императорским вензелем, украшенный мелкими бриллиантами. Маня просияла от счастья и пролепетала:
- Благодарю Ваше Величество, - и снова присела и склонила головку.

В спальне девочки обступили Маню, с завистью рассматривая, драгоценный подарок:
- Какая ты счастливая, везёт же тихоням. К тебе благосклонна сама Императрица! И после выпуска тебя непременно пожалуют во фрейлины!
Глава 9
Это Рождество 1899 года изменило жизнь Марии до неузнаваемости. Её душа преобразилась, окрылённая новыми мечтами и стремлениями. Окружающий мир уже не казался ей мучительно унылым и скучным, а люди недобрыми и колючими. До этого она не жила, а терпела жизнь, не понимая до конца, зачем ей она нужна, и какой смысл в её существовании. Она завидовала бойким, жизнерадостным девочкам, из которых так и била фонтаном энергия, которые в каждой мелочи находили привлекательность и интерес.
Они могли часами обсуждать какой-нибудь  бантик или рюшку, фасон платья фрейлины или классной дамы, а она оставалась в стороне от их кружка, чувствуя отчуждённость и несовместимость с ними. Она пыталась подражать им, но из этих попыток ничего кроме разочарования и душевной боли не выходило. У неё было нехорошо на душе, она мучилась и не могла понять, почему ей так плохо среди сверстниц и почему она не такая как все. Её спасала музыка, нежное звучание арфы трогало Маню до  слёз, и она часто плакала ненастными петербуржскими вечерами, перебирая струны своими пальчиками. Детские слёзы очищали душу, просветляя и успокаивая её,  и после приступов грусти Маня засыпала крепким, детским сном, что бы завтра начать обычный институтский день, который был расписан по минутам.
Этой же зимой произошло, что- то важное в её жизни, чего она сама ещё не могла до конца понять своим  детским, неискушенным умом. Она просто чувствовала внутренние перемены в своей душе, которые разливались по ней теплом, вытесняя всё тёмное и тревожащее. Раньше, в некоторые вечера она так уставала, что с ужасом думала о завтрашнем дне, не представляя, как будет его жить, лишенная всяческих сил. Её охватывал страх и отчаяние в казённой, чужой комнате, на казенной, жесткой кровати, где она была совсем одна, наедине со своими тяжкими мыслями. Отчуждение от институток ещё более усиливало её страдания. А теперь мир изменился и открылся для Мани. Смягчилась её обычная настороженность к людям и стали понятны слова из  Писания. Она стала улыбаться, чего раньше почти не случалось, как то просто и естественно вступала в болтовню подружек и открыла в этом много приятного. А если накатывала усталость и тревога - она молилась, свято уверовав в животворящую силу разговора с Богом.
Александра Фёдоровна не забывала Маню, и при каждом посещении института интересовалась у начальницы её жизнью, как и жизнью некоторых институток, которых  знала лично. После того как Мане передавали о внимании Её Величества, она целый день светилась от счастья, стремясь поделиться своей радостью со всеми окружающими. Свои музыкальные способности, которые так понравились императрице, она развивала день ото дня, пытаясь достичь недостижимого совершенства. Всё своё  свободноё время она посвящала дополнительным занятиям музыкой, которая её увлекала всё больше и больше. Она не понимала, зачем  это делает, но чувствовала, что так надо. Она часами могла повторять одну мелодию, шлифуя её как алмаз, добиваясь бриллиантового сияния и блеска. И когда это, наконец, удавалось душа, соединившись с голосом и звуками арфы, уносила её в удивительный и прекрасный мир, даря радость блаженства и полёта. Её душа находилась в состоянии ожидания, каких- то радостных и счастливых событий, которые должны были неминуемо произойти в её жизни. Так часто бывает с человеком, когда после мучительных дней, недель и месяцев, у него вдруг однажды просыпается надежда, и он понимает, что страдания не напрасны, что они окупятся счастливыми, солнечными днями, а печальное время забудется как страшный сон при утреннем пробуждении.
Глава 10
В 1899 году  Александре Фёдоровне Романовой, урождённой Алисе, исполнилось 27 лет. Она находилась в счастливой поре самого расцвета женской красоты. Несмотря на то, что в июне 99 -ого у неё родилась третья дочка Мария, она оставалась такой же стройной, свежей и привлекательной, как в юности. Её Величество редко улыбалась, но грусть её была прекрасна, как грусть красивого ребёнка, которая вызывает только светлые и трогательные  чувства. Да и лицо её выражало детскую непосредственность, какая была необходима что бы стать ангелом во плоти. Черты лица её были плавные, абсолютно правильные и нежные, в которых читалось благородство и порода. Грусть её происходила ещё и от того, что она прекрасно осознавала свою нездоровую наследственность, которая перешла к ней от европейских родственников. Ей достался целый букет наследственных болезней, которые могли пощадить её, но причинить страдания детям и последующим поколениям. Ей и её детям  угрожала предрасположенность к психическим, генетическим и внутренним болезням. Она являлась носительницей гена гемофилии, который поражал кроветворную систему мальчиков. Малейшая царапина или синяк вызывали обильные кровоизлияния, которые в тяжёлых случаях могли погубить ребёнка. Девочкам это не угрожало, и как будто по воле свыше у неё рождались прекрасные и здоровые дочки. Но она страстно желала сына, наследника престола и продолжателя династии, как и её муж, и государь Николай Александрович. Это желание, смешанное с тревогой и страхом за здоровье и судьбу царевича, не отпускало их сознание ни на минуту, а утешение давала только вера и животворящий разговор с Богом. Вся Россия с верой и надеждой ждала царевича, и рождение очередной великой княжны вызывало всё большее разочарование в обществе. По стране ходили оскорбительные слухи и сплетни о неполноценности Её Величества, в связи с её нездоровой наследственностью.
На рубеже веков Россия бурлила как кипящий котёл, подогреваемый революционными течениями. Бурно развивающийся, не устоявшийся капитализм со всеми своими крайностями мог вылиться с помощью революционеров из экономической борьбы в политическую, со свержением всех основ и устоев. Ситуацию усугубляли традиционные русские беды: дикое пьянство среди крестьян и рабочих, невежество, хамство и зависть. Формально православная страна, где соблюдались все обряды и праздники, на деле оставалась дикой и языческой, погрязшей во всех смертных грехах. На престольные праздники нарядные крестьяне и рабочие шли в храм, отдать Богу Богово, молились, ставили свечи, каялись в грехах, а потом, считая себя очищенными, предавались безобразному пьянству, полностью отдавая себя во власть Сатаны. Празднование святых праздников превращалось в языческий пир, сопровождавшийся всеми видами похотей: чревоугодием, непомерным пьянством и прелюбодеянием. Причем в этих застольях, которые могли длиться неделями, участвовали и священнослужители, призванные Богом показывать прихожанам пример короткости и добродетели. Классическим русским попом – был человек в безразмерной рясе, с необъятным брюхом и щеками, которые лежали на плечах, маленькими лукавыми масляными глазками и неопрятной длинной бородой, в которой  можно было увидеть остатки трапезы.  Часто пьяные вакханалии заканчивались побоищами с кольями и топорами в руках. А Рождество Иоанна Предтечи отмечали по языческой традиции свальным грехом. Это притом, что на селе царили строгие нравы и «порченой» девке не было шансов удачно выйти замуж. Христианство и язычество перемешалось в умах россиян и то или иное применялось в зависимости от нужды. Девятисотлетнее православие не смогло вытеснить язычество из диких племён, населявших  огромные территории Руси, и так и не смогло стать объединяющей силой и национальной идеей империи. Пример истинного православия и веры показывали немногие праведники. Для этого необходим был уход из мира в пустыню, чтобы оградить себя от сатанинского влияния, и там сосредоточиться только на божественном. Пример праведности показывала своим шальным и неуправляемым подданным Царская Семья. Перед венчанием Александра Федоровна приняла православие, и трудно было найти среди русских, такой веры и преданности православным законам и традициям как у неё. Остро воспринимая неравенство и несправедливость в мире, выход своей тревоге она находила в благотворительности. Часть своих доходов Семья жертвовала в пользу бедных для различных богоугодных заведений. Так же Александра Фёдоровна занималась устройством благотворительных  аукционов, где среди прочих вещей продавались вещи, сделанные руками царских особ. Вместе с ближайшими фрейлинами она посещала приюты, и госпитали где находились  войны, пострадавшие за отечество, и для всех находила ласковое слово и небольшой подарок. Праздность и излишняя роскошь в Семье считались смертным грехом, поэтому царские дети с младых ногтей приучались трудиться. Императора в быту было сложно отличить от одного из солдат Преображенского полка, так просто он был одет и так доступно держался со всеми. Он любил поговорить с простыми людьми, узнать их чаяния и тревоги. Любил и сам рассказать, что -  то из своей офицерской жизни, ведь он сам участвовал во многих боевых операциях и походах.

Глава 11
Традиционное вольнолюбие россиян в 19 веке принимало причудливые, извращенные формы, которые соседствовали с бурным развитием капитализма и технического прогресса. В крупных городах, в среду передовой  молодежи прочно вошёл модный нигилизм, отрицающий все духовное, и ставящий во главу угла материальные ощущения. От него « народовольцам» был один шаг до наивного терроризма, предполагающего устранять физически «плохих» правителей ради  блага «хорошего» народа. Ситуация в обществе была тяжёлая, взрывоопасная, и для управления такой страной  нужны были сила, мужество и мудрость правителя.
Летом 1899 года в жизни Мани произошло событие, которое определило всю её дальнейшую жизнь. После Рождества, всю зиму и весну она жила в предчувствии чего - то радостного и счастливого, что должно было неминуемо перевернуть её жизнь. Причём ничего конкретного ей не грезилось, просто временами, особенно перед сном, когда она лежала вся чистая и благоухающая на неё накатывались волны приятной обволакивающей эйфории, и она погружалась в неясные мечты и видения. Часто ей представлялся большой прекрасный зал, внутри которого плавал жёлтый густой свет от множества свечей. Он был наполнен множеством красивых оживленных людей, одна часть которых танцевала, а другая составляла кружки, в которых велись приятные беседы. Себя она представляла юной девушкой в ослепительно белом бальном платье, кружащейся в вальсе с красивым молодым офицером Преображенского полка. Или ей грезился дивный сад, окутанный теплом июльского вечера. Могучие дубы, склонённые к воде огромного дикого пруда, густо поросшего кувшинками и лилиями. Бесшумно скользящая лодка по поверхности воды, в которой сидела юная девушка на корме, а на веслах молодой  офицер.  Молодой человек говорил, что - то приятное, весёлое, возбуждённый молодостью, прекрасной погодой и присутствием прелестной барышни. А ей важен  был не смысл, а интонации его бархатного голоса.  Солнечные блики, отражённые от воды, играли на её лице, а руку, опущенную в теплую, прозрачную воду щекотали лепестки водных цветов, и поэтому мир казался ей сияющим и прекрасным. Пруд был в равновесии: тины и зелени не было и в помине, поэтому от воды шёл пьянящий аромат цветов и растений. Он соединялся с влажными запахами сада и создавал букет, которым дышали молодые люди. Воздух казался густым, и они пили его как прекрасный напиток, наслаждаясь этим букетом…
Чем всё заканчивалось, Маня не успевала увидеть. Её мысли путались, и она опускалась, куда- то вниз, покачиваясь как на качелях и погружаясь в светлые сны.
В конце июня, успешно сдав переходные экзамены, Мария хотела отправиться на каникулы домой, где её с нетерпением ждали любящие родственники, но планы её неожиданно изменились.  Двадцать первого июня после завтрака она собирала вещи, что бы отправиться домой, но неожиданно её вызвала начальница. Обычно строгая и отстранённо – холодная, сегодня она встретила Маню доброжелательной улыбкой.
- Поздравляю с успешным окончанием учебного года! У меня для тебя приятная новость, только в обморок не падай от счастья! – сказала она и сделала паузу. Маня стояла, не жива, ни мертва. В её детской головке метались мысли о том, что же это может быть. Внутри у неё всё замерло, а потом по всему телу пошли горячие волны, которые отражались на лице пунцовым румянцем. Во рту от волнения всё пересохло, и она ничего не могла вымолвить.
- Тебе, единственной из всех воспитанниц, пришло приглашение от Её Величества погостить в Царском Селе. – Наконец сказала начальница.
- Её Величество устраивает благотворительный концерт и тебя приглашают принять в нем участие, а также провести в царских  покоях несколько дней в кругу Семьи. За тобой уже прислан экипаж, так что быстренько собирайся и спускайся к подъезду. Родителей я уведомлю, так что не переживай.- Сказала начальница.
Мария метнулась в спальню, схватила собранные уже вещи и побежала вниз, но вдруг спохватившись, вернулась надела летнюю лёгкую шляпку из итальянской соломки, прихорошилась у зеркала и помчалась вниз.
Экипаж был простой, обычный, ничем не выделявшийся из сотен таких же, сновавших  по  летнему  Петербургу. И ни кто не смог бы даже предположить, что он прибыл с царского двора, но Манне он показался прекрасной, изысканной  каретой, на которой ездят члены Семьи и их приближённые. Когда она выехала за ворота института Петербург  встретил её в своей лучшей, благодатной поре. Светило ласковое солнышко, такое редкое в Северной Венеции, и одновременно от окружающей воды шла освежающая прохлада, приятно бодрящая оживлённых от тепла и воздуха людей. Стояли светлые ночи, и все, кто остался в городе, поздним вечером выходили на набережную гулять в белых сумерках. И ночью царило ещё большее возбуждение, чем днём, потому что ночь раскрепощала людей от условностей дня. Ночью барышням, гуляющим  в компании молодых людей, позволялось больше вольностей, кокетства, лукавства, всего того что сводит с ума юные неискушённые сердца, бросая их в пучину любовных страстей.  Сейчас, днём, всё было не то, барышни гуляли в сопровождении родителей, братьев, родственников, поэтому и вели себя соответственно сдержаннее и скромнее. Все дамы были одеты в светлых, весёлых тонах. Лёгкие тонкие платья девушек, подчеркивающие красоту линий фигуры, вызывали восторг у встречных мужчин, которые перебрасывались между собой игривыми фразами, помахивая тросточками. Ручки дам были защищены тонкими летними перчатками до локтей и выше, а на головах красовались широкие шляпки, защищавшие лицо от загара. Петербург преображался так каждое короткое лето, превращаясь чудесным образом из мрачного, холодного  царства героев Достоевского в солнечный, цветущий красавец-город. Маня подставляла свои посвежевшие щечки приятному влажному ветерку и любовалась своим городом в летнем наряде, соскучившись по нему в уединённом, монашеском мирке Института. Миновав помпезные дворцы и особняки центра, коляска покатилась по  пригородным, рабочим районам,  в которых царили нечистота и убожество. Возле питейных заведений толпились пьяные мужики и бабы, неестественно размашисто жестикулируя и выкрикивая отрывистые, грубые фразы. Приятной публики здесь уже не наблюдалось, а из интеллигенции обитали мелкие, спившиеся писари, снимавшие грязные углы в бараках. Кучи нечистот, ни кем не убираемые с дворов и улиц всю зиму, теперь разлагались на жаре, издавая тошнотворные ароматы. Но Маня в своих грёзах не замечала  плохого, и улыбка не сходила  с её лица даже в этом грязном  во всех смыслах месте. Ведь она была ещё девятилетним ребёнком, ещё не соприкоснувшимся с такими сторонами жизни. Она находилась в ожидании чуда, которое непременно должно было с ней произойти.
Глава 12
Маня рассчитывала увидеть, что- то величественное,
необыкновенное, но дворец оказался обыкновенным трёхэтажным домом с довольно неухоженной территорией. Пространство окружали высокие берёзы, ели и липы, на которых гнездились грачи и галки. Метрах в двухстах от дома располагался обширный огород с различными традиционными русскими овощами. Её обыденно и равнодушно встретил дворецкий и проводил в комнату для гостей. Потом зашла комнатная девушка, сделала всё необходимое и сказала, что бы она пока отдыхала, к обеду её позовут. Маня надеялась на что – то необыкновенное и сказочное, а здесь её встретила почти институтская атмосфера и поэтому она была слегка разочарована. Но всё равно это было что – то другое, щемящее и она чувствовала, что это её родное и близкое. Она подошла к окну и окинула взглядом картину, открывшуюся перед её взором. По периметру ограды ходили вооружённые солдаты в летних гимнастёрках, курили и лениво переговаривались, разомлев от жары. Вдали на аллее парка виднелись гуляющие дамы в лёгких платьях в сопровождении двух офицеров, которые развлекали их какими- то рассказами, а на полянке под липами резвились две маленькие девочки под присмотром няни. Одна была постарше, лет четырёх и всё убегала от маленькой, прячась  за деревьями, та не могла её найти и раздражалась в плаче. Наконец старшая вышла, обняла плачущую сестрёнку и поцеловала в щёчку. Мане понравилось наблюдать,  всё здесь ей показалось интересным и необычным. Она смотрела вниз до тех пор, пока вся компания не скрылась в доме. Скоро пришла девушка и позвала её в столовую. Перед входом в зал сердце Мани трепетало как пойманная птичка, она сразу забыла весь этикет и с ужасом ожидала позора. Но всё прошло как нельзя лучше: у всех она вызвала впечатление умиления, все понимали её состояние и стремились ободрить. Государыня представила её всем как необычайное юное дарование и образец добродетели, познакомила со своими дочками: великими княжнами Ольгой и Татьяной и была за обедом необычно оживлена и очаровательна. Государь не сводил с неё своих влюблённых, лучистых глаз, ведь это были их лучшие времена. После обеда Государь повёл всех на экскурсию по огороду, где он сам был и главным агрономом и садовником. Огород, как и любая физическая работа на воздухе, был любимым отдыхом Николая. Он с удовольствием рассказывал и показывал плоды своего труда. Уже была готова свежая, сочная зелень, капуста окрепла и мощно шла в рост, начинали цвести огурцы, зеленела сильная ботва различных корнеплодов.
Вечером Александра Фёдоровна приняла Маню в своём кабинете.
-У меня есть к тебе небольшая просьба, - сказала она девочке.
-Я хотела тебя попросить приобщить к искусству моих дочек и позаниматься с ними музыкой. Думаю, вы найдёте общий язык и подружитесь, а занятия будут проходить в форме игры, в непринуждённой обстановке, что не всегда получается у взрослого учителя.