Синий Диктатор - IV “Я видел вдали, вдоль дна“

Рассказ / Читателей: 37

Инфо

Вселенная. Надёжность запала на невесту с кладбища. Рассветы зелёных холмов на далеком просторе. Над крышами веселящие повитухи плели сети, с витрин попискивали нежные хоботки грустных опровержений. Последний приход служителя, мерцающий габарит пустующего колокола на Солнце и застенчивая Луна дрожали в отражениях дряблых луж. Тонкие Пальцы в платьях танцевали свой последний листопад. Бесстыжая осень творила свою акварель, нежась в постели незнакомца, и податливое тельце в конвульсиях нежности, растопырив жадные отверстия, всасывала коктейль из всесильных, беззаботных, громко орущих букв.
Ничто не забыто. Лишь крик настоящего воскресения лежал высушенной мумией на задворках вселенной. Пахло прелостью, и озон в ноздрях искал каждый закуток. Запах кофе, потертый теплый плед, сладковато-терпкий табак и бесконечный сушняк в утренней пленке сновидений. Все являло истину в миге между пробуждением и дремой. Веко застыло, и око уперлось в очевидность потолка. Паутина. Трещины. Попытка улыбнуться. Натужно. Невольно вновь игривая попытка стала фатальной. Голая правда пыталась казаться моложе.
Косметический ремонт витрины, эти скобочки, цепкие вены в усладе растяжений. Я видел! Я видел томные печали востроглазых углов – сокрушенные безумием, подыхающие возле калиток, поющие гимны сусальному жиру земли, вовлеченные через механический закон на заре упавших цветов. Аннигилирующие химеры смерть как жаждущие возобновить древнюю профессию красивых существ со звездами в суровых очах вне белых ночей в девятую небыль. Чьи любимые прикосновения гибли, отданные в жертву черноокой депрессии? Судьбы прикосновений таяли, обреченно воя на светлый образ хлюпающей вагины, и молились неспешно в пустоте злыми священниками. «Ничего не будет, – шептали они. – Все это будет у других».
Не лучше ли рассыпаться в ночи
небесным светом сломанной свечи?

Ковыряясь заживо в их невинных пижамах, подобострастные факиры вещателей слов пытались пуститься в разухабистый пляс, подобно утренней зарядке: стойкие мужи в розовых одеяниях, с парафиновыми ртами, мечтающими оказаться душным смрадом, путаясь в копоти церковных потолков. Кто приказывал быть им побитыми на площадях уродливых городов, чтоб быть им бесконечно распятыми как сотни тысяч грудин, пока стук цепочки, шум совокупления и пот на распятии не возвращал их на землю содрогающимися птенцами без единой мысли в голове, без следов обычного первовкусия, с пересохшими глазницами и вечно жадными ртами? В ответ – лишь пустое усмешие. В ответ же – флирт Солнца на Заре.
Скукожилось смирение в жадности удара плетью. Все замерло. И ожидание, скрипнув в петле подобно висельнику с порывом ветра, зависло в преддверии безумия. Достигаемое и растяжимое и сумрачно-приторное, вскользь повторенное и напрасно сказанное, нещадно посещаемое и нежно-правдивое, повидавшее виды из прежних прозрений – вновь оказалось ничем и никчемным постукиванием в тишине залетных, потных от натуги, мамаш. Несчастная плоть, бесконечно терзаемая программами, искупала вину на пороге весны. Время не лечит, но лишь находит новые пути, а стремления остаются теми же. Остановки на лезвии ножей.

Вещает, не смыкая рта, небесный долгожитель – о том что восславит в веках непотребство людское, о великой блажи весеннего терпилы, о величии потаенных желаний, о низости добра, исходящего от нерешительного сердца. Вторит колокольный размах, с каждым ударом становится звонче, чеканит звоном, подковывает буквой, взращивает слова, способные дотронуться… Лишь непустое, лишь настоящее, стоящее неподалеку, вне строя строгих седмиц. Это волнующая, застывающая волна пустоты накрывает покрывалом неисполненных услуг. Эти елочные украшения все время нужно подсвечивать. Но даже у лейки есть дно.

Сыпать светом
в трафареты
как-то стало
не с руки –

безмолвной руки, которая держит узду мироздания в собственном ключе. Отчего нам забылось? – Все эти тысячи верст мы копали траншеи нашего унылого бытия. Отчего позволялось раскрывать свои рты, немые рты? – Ведь голос умолк много веков назад. Пустующие рты, эти черные дыры без дна – беспокойно дрожа от возмущения, они пытались перекричать друг друга, слыша только себя. Застывшая пустота хватает ртом время, закручивает в петлю и душит тебя, когда ты спишь.

Ветер перемен щурит глаза в сладкой дреме. Словно реальность щекочет тебя за нос, ждешь дуновения? Это прискорбно и, наверное, величественно, все это чуткое – и ты прислушиваешься к ритму сердца. Все эти странные голоса бесконечно говорят тебе, в тебя, наполняют своим шепотом. Все сбледнело, все терпко и горько. Соленый привкус правды, личной правды – лелеешь ее в колыбели забвения. Кто-то ускоряет бег, торопливо взбрыкивая томный пот беспощадных иллюзий, кто-то лелеет мечту в розовой ванили. Ускорение любви, время для утех – все быстрее за окном мелькают лица: алчущие, жадные и одновременно красивые. Застывшие небеса в глазах и упоенные вселенные – все вторит в них: долины грез, бесшабашность открытий и увлечение нескромностью.

Слепок забвения, застывшее время – ты скульптор секунд: наполняешь смыслом безбрежное море, которое тебя поглотит, растворит в себе, не отдав ничего взамен. Все так же волны набегом прикасаются к стопам стрелок, толкают вперед, лишь бы ощутить это движение. Попытка скульптуры ожить, ожидание мечты – как дряхлая старуха с беззубой ухмылкой, теребящая взъерошенные волосы у тебя на голове. Завороженный, в вечном ожидании движения, ты замер, а стрелки в бешеном танце неистово щелкали каблучками, выстукивая замысловатые узоры и барабанную дробь похоронного марша.

А птицы все дальше улетали на юг…