Моя девушка любит трупов

Рассказ / Читателей: 9

Инфо

«Говорят, любят не за что-то, а вопреки всему: здравому смыслу, логике, настойчивым просьбам и даже мольбам родителей. Что ж, я вполне согласен с этим мнением. Любовь – ощущение слишком эфемерное, тонкое, чтобы человеку - неуклюжему, косолапому, по неясным причинам окрестившему себя разумным - можно было объяснить. Да и вообще, почему мы всё время пытаемся оправдать ментальные порывы пустыми законами? Разве нельзя просто наслаждаться моментом?»
      Нет. Не так. Совершенно не подходит! Слишком много пафоса и ни грамма легкости! Я раздосадовано рычу в потолок и нервно вырываю исписанный лист из тетради, откидывая его в угол, туда, где уже пылятся десять идентичных этому комков.
      - Рыба моя, что случилось? – доносится из кухни высокий заинтересованный голос.
      «Ни-ина», - довольно мурлычет моё подсознание, и я с наслаждением прикрываю глаза. Раздражение вмиг испаряется, уступая место теплому киселю где-то под мятой футболкой.
      - Что ты там лопочешь, Слоник мой яхонтовый?
      - Да так, - отвечаю нарочито безразлично, - совершаю попытки обуздать порывы творчества.
      В ответ молчание. С кухни доносится перманентный звон посуды и откровенно фальшивые музыкальные изыски моей девушки. Пахнет чем-то кислым, слегка приторным, как кошачий корм. Откуда я знаю вкус кошачьего корма? Элементарно, Ватсон! Когда-то давно я на спор съел целую миску любимого Вискаса Попика – покойного кота бывшей девушки. Наверное, именно из-за этого инцидента девушка и перешла в разряд бывших, но… Сейчас меня это совершенно не расстраивает. Вискас оказался весьма неплох. При столь приятных воспоминаниях и отсутствии завтрака желудок делает возмущенный кульбит. С каждой секундой голод все сильнее вытесняет поэтичность из моего тела.
      - Ах ты мой голодный гиппопотамчик, - на этих словах живот сводит особенно ощутимо.
      Когда же Нина закончит свой кулинарный шедевр? Что вообще можно готовить с девяти часов утра до шести вечера, при этом не пуская меня на кухню собственной квартиры? Понятия не имею. Но одно знаю точно: каким бы сильным ни было желание съесть соблазнительно расцветший на подоконнике кактус, Нина, что бы она там не мастерила, возместит мне время ожидания в полной мере… А пока почему бы не попытаться отвлечься?
      Успокаивая себя таким образом, начинаю фантазировать. Как бы я смог представиться незнакомым людям при первой встрече? Описал бы себя прозорливо, с ироничной насмешкой, как заправский писака, или долго репетировал бы перед зеркалом торжественную речь? От нечего делать начинаю тренироваться…
      Итак, меня зовут Игорь. Просто Игорь. Но друзья изредка называют меня… Хотя кого я обманываю? У меня нет друзей, а потому я как был Игорем, так им и остался (прозвища, поминутно даваемые мне Ниной, не в счет – слишком уж неожиданно они звучат). Мне двадцать один год. Студент-литератор, будущий Пушкин, Гоголь и Маяковский в одном флаконе, подаренном мамой на день рождения отцу. Работаю в Макдональдс. Не женат. На этом мои силы окончательно иссякают, и я, пуская полную грусти и бактерий слюну на подушку, совсем забываю добавить в описание что-нибудь про мои «серые омуты глаз» и «шелковистую каштановую шевелюру».
      Запах с кухни усиливается во сто крат, однако теперь он совсем не походит на «яблочное рагу из кролика для любимого питомца». Теперь в нем отчетливо ощущается что-то тошнотворное, неестественное и почему-то больничное. Та-ак, это я кушать не намерен! Резко поднимаюсь, усилием воли заставляю себя отвести взгляд от аппетитно зеленеющего кактуса и широкими шагами направляюсь на кухню.
      Фальшивое щебетание на мотив песни Стаса Михайлова мгновенно стихает, и в метре от кухонной двери я слышу слегка разочарованное:
      - Что, не нравится? Ну, котик мой морской, съешь, пожалуйста!
      - Что я должен есть, если ты мне не даешь и сухарика схватить с самого утра? – едва сдерживая в голосе обиду, возмущенно врываюсь в кухню.
      - Ты – ничего. И вообще, я просила не заходить!
      - Ээ, - нижняя челюсть с ласковым прощальным скрипом отправляется вниз, - ты разве не со мной разговаривала?
      Нина, не оборачиваясь, что-то смазывает на столе – за её спиной не разглядеть -, но по тому, как она нетерпеливо сдувает непослушную рыжую челку с глаз, я понимаю: зря я сейчас вошел. Ой, зря-зря-зря…
      - Так что там с ужином? – на тон тише снова спрашиваю я, всё еще не решаясь приблизиться.
      М-да. Как-то это не напоминает кулинарную обстановку: стол заставлен мелкими и не очень склянками, из которых поднимается весьма специфический запах. Выражаясь конкретнее, это даже сложно назвать запахом – вонь, смрад, что-то медицинско-безумное для травли тараканов. В горле поднимается комок. А ведь я так надеялся на кусок вареной курицы! Говорила мне мама в детстве: не ешь много и вкусно, а то привыкнешь!
      - Ужин будет на ужин, - меланхоличный ответ.
      - Когда «на ужин»?
      - Завтра, - успокаивающе тянет Нина, но спустя миг поправляется: - ой, нет. До завтра селезенка в духовке не высушится. Тогда послезавтра, окей? – И снова: - Ах ты мой маленький пушистый аппендикс…
      От такого экстравагантного эпитета я чувствую, как глазные яблоки, вопреки всем законам, пытаются развернуться на сто восемьдесят градусов, лишь бы не видеть спины обладателя столь живой фантазии. Кажется, я понял, что сблизило меня – ценителя творчества Есенина и Ахматовой – и Нину – взбалмошную и чрезвычайно сумасшед… эм, одаренную студентку Харьковского медицинского университета.
      Стоп. Селезенка?!
      - Нина, - вкрадчиво и, пожалуй, немного резко, - ты к кому обращалась сейчас?
      - Микробушка мой заразненький, - ласково приговаривает девушка, всё так же не оборачиваясь, - Коту, конечно, а ты что думал?
      Словно дожидаясь, пока его назовут не очередным ругательно-ласковым словечком, а по имени или хотя бы форме существования, что в нашем случае не имеет значения, Кот что-то резко мурлычет и, виляя облезшим хвостом, подбегает к её ногам. И почему я только сейчас начинаю задумываться о том, как так вышло, что у будущего писателя и девушки, способной ежесекундно извергать новые донельзя отвратительные клички, кота зовут Котом?..
      Пока я эпично подражаю памятнику Ленину на главной площади, Нина увлеченно завывает («Бе-ез тебя-я-я, без тебя-я-я!!») и склоняется вниз, заботливо гладя Кота куском чего-то красновато-розового, мерзкого, слизкого и… до боли напоминающего фрагмент человеческой печени. Притом печень эта явно принадлежала активному футбольному фанату: только он, искренне переживающий за родной «Металлист» , способен пить столько, сколько необходимо, чтобы его печень приобрела форму сморщенного ботинка Хагрида из печально известной саги.
      - Всё ненужным стало сразу без тебя-я-я…
      И все, вроде бы, ничего: я почти смирился с перспективой голодной смерти – даже не стал жалеть, что на всю зарплату, вместо еды, купил коллекционную статуэтку Дарта Вейдера – и, Боже мой, не обратил должного внимания на то, что моя девушка кормит моего Кота чужой печенью: собственно, правильно. Своими органами ради пропитания животного я жертвовать не собираюсь, а Вискас нынче подорожал. Тишь да благодать, если можно так выразиться. Но… желудок вновь издает зов умирающего кита.
      - Ни-ин, - жалобно зову я.
      - Что?
      - А вот это – противное в баночках – есть можно?
      - Пока у меня нет денег на похороны, нет, нельзя.
      - Что там? – уже даже без удивления. Привычное дело, знаете ли.
      - Формалин.
      - Аа, - только и могу протянуть я. Ну, формалин на кухне так формалин, к чему поднимать шум?
      - Эх, ладно, - Нина едва заметно ведет плечом: тает моя Пластелинша тьмы (тьфу-ты! Уже и заразился кличкодаванием)! – можешь взять в холодильнике баночку с йогуртом. Только это, - она разворачивается, утирает лоб тыльной стороной ладони, и я мельком ловлю на себе живой взгляд небесно-голубых глаз, - не перепутай банку – там где-то еще мочевина была…
      Понимая, что подобного шанса может уже и не быть, я радостно киваю и чуть ли ни бегом пересекаю кухню, рывком открываю дверцу холодильника и… тут же захлопываю обратно.
      - Ты с ума сошла! – визжу, будто первоклассница при виде паука-птицееда.
      - А что там? – кажется, она даже заинтересовалась моей реакцией: взгляд экспериментатора с примесью вежливого недоумения. Сука! Кто так поступает?!
      Чувствую, еще немного и вчерашняя яичница, вернее то, что от нее осталось, наберется-таки сил и вырвется вместе с совсем необязательными, но, признаю, вполне естественными, рвотными позывами. Кот, уставший жрать сырую человечинку, с нетерпением ластится к ноге, а я стою на месте. Глаза мечутся между виновато хихикающей Ниной и дверью в коридор, за которым скрывается еще одна – стратегически важная, ведущая в думасброд.
      - А.. Ты Это имеешь в виду…
      В следующее мгновение пулей вылетаю из кухни и не возвращаюсь туда до самого утра. Ночью я просыпаюсь от того, что ко мне прижимается замерзшее тело. Прижимается так, что в груди снова начинает расползаться вязкий, горячий кисель, небесно-голубого – я это точно вижу – цвета с огненно-рыжими вставками, а тихий ласковый шепот повторяет по слогам:
      - Про-сти ме-ня, И-горь.
      Затем невесомый поцелуй в висок, и моё совсем уже невнятное спросонья бормотание:
      - Я тебя люблю, между прочим. А ты любишь трупов.
      - Дурак ты, - шелестящий смех в ответ…

***

      Сколько раз мама просила меня «бросить эту ненормальную! Какая девочка в здравом уме захочет учиться на патологоанатома?!» и прочее-прочее. Но говорят, любят не за что-то, а вопреки всему: здравому смыслу, логике, настойчивым просьбам и даже мольбам родителей. Я верю в это так же искренне, как в то, что, когда Нина, всё еще распространяющая вокруг себя кисловато-приторные запахи формалина и желчи, вот так вот обнимает меня во сне, когда утром после очередных своих экспериментов встречает меня на кухне с целой тарелкой ароматного овощного пюре и чашкой крепкого кофе или взахлеб слушает мои стихи, проблемы отходят на задний план. Их просто не существует, пока она рядом.
      И пусть моего Кота кормят человеческими органами, на кухне преобладают химические растворы и органические жидкости, а в холодильнике хранится отрубленная голова, я ни за что не откажусь от этого.
      Ведь любят – вопреки.