Записки мертвеца

Новелла / Читателей: 41

Инфо

Записка первая. Душонкой в пальцах
 
                Мне страшно писать о том, о чем я сейчас пишу.


      Я умер долгие-долгие месяцы назад. Не под колесами автомобиля, не от удара ножом в спину; трос лифта не обрывался, легко выдерживая мой вес, а сама смерть никогда не маячила над черными крышами многоэтажек. Тем не менее, я умер, и это вполне закономерное следствие девяносто девятилетнего возраста и хрупкости пульсирующей мышцы. Почти безболезненно и спокойно я принял старушку с косой как старого друга, хотя встречались мы с ней впервые.
      Начальный этап – боль. К этому невозможно приготовиться и от этого нельзя скрыться. Совершенно неэстетичное зрелище как для дилетанта, так и для бывалого смельчака. Я не мог дышать, не мог заставить своё сердце сделать еще один жалкий толчок. И открыть глаза – тоже не мог. Связь между телом и тем, что люди называют душой, с каждым мигом становилась всё слабее и слабее. Мне всё еще оставалось девяносто девять, а казалось, будто лет не осталось вовсе.
      Второй этап в разы страшнее первого – отсутствие осязания, обоняния, способности управлять оболочкой. Всё, что осталось в моем распоряжении, – зрение и слух. При этом я отчетливо понимал, что плоть уже мертва, и если посветить фонариком в зрачок, появится еще одно тому доказательство.
      Странные чувства: слышать шумные всхлипывания семьи и недовольное пыхтение врача скорой помощи. Больше не было ни тепла, ни холода – лед тронулся, господа! Приходилось слушать, стараясь улавливать малейшие шорохи, малейшие шепотки, чтобы понимать происходящее. Если бы только мне подняли веки, если бы только не зарывали в сырую рыхлую почву!.. Хотя какая уже разница? Сырая, сухая – теперь абсолютно всё равно. Если раньше я мог писать чернилами по бумаге, сейчас можно лишь воображать и конвульсивно дергать душонкой в холодных пальцах, имитируя быстрое письмо в ежедневнике.

      Только теперь я начал понимать: будучи живым, ни разу не задумывался,
как,
должно быть,
скучно
быть
трупом.

Записка вторая. Скука

Человек склонен к страху. Всю сознательную жизнь он старается всеми возможными и невозможными путями оградить себя от этого чувства. Как глупо – пытаться упразднить то, к чему сам тянется! Уже второй месяц, как я заперт в тесном ящике, не способный ни пошевелиться, ни вдохнуть, ни даже раствориться облаком пыли, и отдал бы всё ради возможности хорошенько испугаться!
      Просто думать – невыносимо. Замкнутый круг: как там внучка, завели ли родные кота, успешно ли проходит предвыборная компания депутатов? Внизу нет возможности узнавать новости. А люди, между тем, развлекают себя прогулками, разговорами, просмотрами фильмов ужасов. Эй, я ведь тоже человек! По крайней мере, был им несколько месяцев назад…
      Страх – это просто еще одна разновидность кайфа. Живые боятся мертвых, вернее – стать ими, наверное, поэтому уровень суицидов столь велик. Так неужели мертвые не способны на подобные эмоции? Чего им стоит бояться? Уж точно не себе подобных.
      Моя кожа с каждым промертвым днем опускается все ниже. Она давно потеряла свою упругость, теперь это даже не тряпка – скорее кусок чего-то, отдающего протухшими яйцами. Я могу представить себе эту вонь в деталях, могу легко вообразить рвотный позыв, но осуществить его – никак. Передо мной всё та же чернота, но теперь я могу различать в ней несколько миллиардов оттенков. Это мой собственный плазменный экран. Испорченный, да, этого не отнять, зато показывает только то, что хочется видеть мне.
      Я пытался думать в русле «ах, как же интересна смерть», но вскоре признавал собственную ложь. Быть мертвым скучно. И это единственное доступное мне физическое чувство. Впрочем, я не уверен. Возможно, скука – очередной плод моего воображения.
Наверху какое-то оживление. За два месяца я многому научился, даже не осознавая того. Мне оставили совсем немного – слух, зрение (совершенно бесполезное для трупа с закрытыми глазами в темном треклятом гробу) и память. В моем положении память, пожалуй, самый важный элемент. Она позволяет мне выстраивать логические цепочки, мысленно, если это можно назвать таковым, решать уравнения, так и не решенные за школьной партой. Еще одно отличие от живого – у мертвых память не стирается. Нет, она становится ярче, пронзительней, пульсирующей, словно призрачное сердце.
      Я слышал чьи-то осторожные шаги. Почва плавно прогибалась под тяжестью чужого веса, крупинка ударялась о крупинку, трава – о камешек. Вся эта полифония звуков тяжелым громовым раскатом отдавалась где-то в моей гниющей груди. Я сказал – груди? В том, что находится внутри неё, в том, что держит меня с телом и разрушает все ранее сложившиеся представления о загробной жизни.
      Шаги… Упор на носок сильнее, а периодичность звука напоминала… Если бы я мог говорить, я бы точно воскликнул «Эврика!», но я труп. Трупам положено молчать. Я узнал эту походку. Внучка. Пришла навестить старика, значит.
Она немного нервно притопнула ногой – условный сигнал, говоривший о многом еще при жизни, а уж теперь – и подавно. Голос смутно доносился сквозь землю. Я улавливал лишь глухое подобие звуков, но упрямо пытался понять, о чем со мной говорят. В том, что говорят именно со мной, я не сомневался – других шагов не было. Внучка пришла одна.
      «У тебя будет правнук», «мы завели терьера», «мама очень переживает»… Достаточно. Хотелось зажать уши. Да только ведь не уши – мой слуховой аппарат! А то, что слышит, не заткнешь.
      Я слышал, как она убрала могилу. Должно быть, принесла новые цветы. Интересно, какие? Я никогда не говорил, какие мои любимые. Догадалась ли внучка принести астры? А еще… У меня будет правнук. Который никогда не увидит прадедушку. Теперь я в действительности осознал: мой конек совсем не писательское мастерство. И не столярское. Мой конек – любопытство.

      Уже после ухода внучки мелькнуло подобие мысли: мертвецам тоже страшно.
Но боятся они
скуки.

Записка третья. Гуманность

Пять лет – срок немалый. Время никогда не знало отдыха, отчаянно пробивалось сквозь заросли ежевики, падало с деревьев и сбивало в кровь коленки, а после всего этого – внезапно становилось дряхлым стариком с пороком сердца. Однако всё-таки продолжало свой бег. Сегодня моему телу исполнилось бы сто пять лет. Может быть, я бы старательно пытался вычленить улыбку из складок морщин, отвечать на поздравления близких и есть беззубым ртом измельченный до кашицы яблочный пирог.
      Но вот он – я. Зубы на месте, в ногах копошатся черви, а черный похоронный костюм тлеет вместе со мной. Пяти лет с лихвой хватило, чтобы дешевый гроб, купленный на последние деньги, превратился в жалкое подобие картонной коробочки. Только ткни пальцем – провалится. Что уж говорить об острых зубах термитов и прочего подземного сброда?
      Я уже не чувствую времени, точно так, как больше не ощущаю скуки. Скоро мой скелет окончательно избавится от плоти, и единственное, что хоть немного занимает меня сейчас, – вопрос: сможет ли газообразная душа просочиться сквозь ребра? Поднимусь ли я когда–либо наверх?
      Изредка на кладбище приходят родственники, чистят памятник, вырывают сорняки с могилы, что-то говорят. Так я узнал, что внука назвали в мою честь, и что он унаследовал мои глаза: ярко-синие с черной каймой. Счастья не было. Его уже давно не видно… Тогда я искренне надеялся, что цвет радужки ребенка изменится с возрастом: видеть мир моими глазами... Отвратительно! Гадко! Горько-безысходно!.. Хочу, чтобы мой правнук смотрел глазами существа бессмертного, вечного и никогда не повторил судьбы закопанного замертво. Не быть человеком? Нет, совсем не так: стать выше человека ровно на ступень. Не больше, не меньше.
      Иногда я впадаю в некое состояние дремоты. Странно. Разве мертвые могут спать? Если да, неужели это и есть то единственное сходство с живыми, которое я так уперто искал на протяжение пяти лет?
      Ни один сон не несет красок. Я больше не вижу лица людей и каменные изваяния на центральной площади. Материальность испарилась. Теперь дрема больше напоминает оцепенение разума, когда не контролируешь поток мыслей, а они раз за разом кружат над жертвой, словно стервятники.
      Мой правнук… Ему должно быть около пяти лет… В своих «снах» я постоянно вспоминаю запах абрикосового пюре и тепло маленьких ручек и ножек, тепло ребенка. Снова и снова вспоминаю собственное детство. Ради чего я жил? За долгие годы только и успел, что издать пару сборников стихов да выкрутить n-ное количество перегоревших лампочек. Что толку? Чужие помыслы не дают вечной жизни. Радость солнцу – тоже не дает. Радость позволяет нам влюбляться в синее небо или утреннее пение птиц, чтобы потом было, что терять. Вместе с сердцебиением.
      Черт возьми! Как же надоело! Где обещанные врата Рая?! Где котел кипящей лавы?! Ничего. Пока насекомые и бактерии делают свое дело, пока проседает почва под тяжестью дождей и лет, пока медленно обнажаются мои кости, мне всё больше и больше хочется снова стать живым. Да. Совершенно бесполезное, лишнее желание, ведь живые рано или поздно умирают, но гуманно ли в таком случае рождаться? Можно ли считать родителей убийцами, если они заведомо обрекают ребенка на постепенное умирание? Почему так происходит?!
Я отчаялся. Но…

      Не ошибся. Моему внуку скоро исполнится шесть.
«Здравствуй, дедушка», «меня зовут Коля», «мама говорит, мы с тобой очень похожи» - стоит мне услышать приглушенный донельзя детский голосок, как все доводы становятся такими ненужными, глупыми и фальшивыми. Если бы мое сердце не умерло, оно бы билось громче литавр, но оно молчит. Зато душа (за пять лет я привык называть себя так) мечется, вырывается, тянется кверху!.. Хочется увидеть, хочется протиснуться сквозь гниение, грязь и каменную плиту!..
      «Я рад, что похож на тебя. Так я могу видеть дедушку не только на фотографиях» - едва различимая реплика возвращает мертвому счастье, и я делаю очередную заметку душой на собственной плоти:
перспектива смерти и сама гибель
не имеют никакого значения,
если у кого-то
твои
глаза.

Записка четвертая. "Н"

Человек самостоятелен в построении собственного счастья. Для этого ему требуется не так много, как кажется: кому-то хватит пары монет, кому-то прикосновения к чужому телу, а кто-то довольствуется эфемерными единицами - тем, чем не расплатишься в магазине, зато легко получишь лишнюю прибыль. Разумеется, только в том случае, если иллюзия оправдывает ожидания.
Иллюзии, иллюзии...
Кто бы мог подумать, что на создание ирреального будет еще очень много времени? Никто. В противном случае, жизни людей превратились бы в чистое удовольствие утекающим - запахами, ощущением шероховатости земного покрова и гладкости водной глади... Пожалуй, плотские утехи можно отнести к этому же списку.
      Всю свою жизнь я потратил на поиск того, чего нет. Вместо простого любования солнечными бликами или синими глициниями в саду, я упорно комкал листы, выводил аккуратные буквы на их белоснежной коже и нашептывал себе без устали...
Теперь я даже не вспомню того, что шептал. Всё было бессмысленно - значит, не было вовсе!
      Да. Проникшись воспоминаниями, я чувствую сладкий цветочный аромат и безмерную синеву. Следом, словно кинолента, проносятся тонкие бледные запястья, маленькая родинка на изгибе шеи и улыбка. О, будь человек хоть трижды мертв, если он любил, память останется с ним навеки. Где-то на периферии разума мелькает искра, заставляя душу потянуться вверх, вверх... Вверх, поднимаясь все выше и выше, туда, где сквозь мириады песчинок виднеется свет и уже доходит гул ледяного ветра! Сгусток меня с каждым мгновением все легче и легче, воспоминания не уходят, но уже маячат на подобие саундтрека в фильме - это не основной мотив, но его сопровождение! Торжество! Радость! Пронзительные ярко-синие глаза где-то на уровне костяной клетки! Рывок, и...
      Падение.
      Я снова сосредотачиваюсь на земных образах, но на этот раз безрезультатно. Надо мной снова ребра, ломкая деревянная доска и толчея земли. Темно, бесчувственно. Что это было? Почему? Отвечать совершенно не хочется. Даже если память способна освободить меня из темницы - что дальше? Куда я направлюсь после? Забавно. Живые придают такое значение бытия после смерти, что совершенно забывают задаться вопросом: а существует ли гибель после гибели?
      Я здесь. Всегда здесь, в своем теле, однако сейчас, кажется, так далеко. Осточертело! Эй, Надежда, где же ты?!


      На-деж-да, повторяю по слогам. Само звучание этого слова успокаивает. Этого не смогли изменить жизнь и старуха с косой. Постепенно всё становится на свои места. Помнится, когда-то очень давно мне думалось, единственное, на что стоит обращать внимания, - сухие символы. К примеру, почему слово "надежда" начинается именно с буквы "Н"? Почему не "С" и не "М"?
Тогда, пробираясь к свету сквозь землю и тление, я вдруг ясно осознал: каждая мелочь не случайна в нашем мире. Да и в других, если они есть, тоже.
      На-деж-да. Надежда. Та, что успокаивающе сверкала мне своими удивительно глубокими синими глазами и мягкой "лунной" улыбкой. Та, что повела меня вверх. Та, что вытащит меня из тисков! Рано или поздно, но вытащит!
      Теперь я знаю, что делать. Не сдамся, ведь где-то на другом конце кладбища рвется клочок Её, точно такой же теплый и яркий, как лоскутное одеяло.
Я ни о чем не жалею. Вот только... я так и не смогу закончить рукописи. Почему "надежда" начинается с "Н"?
"Н" -
значит
"нужно".

Записка пятая. С конца

      Кто-то сказал, что начать намного сложнее, чем закончить. И это правда. Можно бесконечно долго думать над названием книги, не написав ни строчки, можно больше часа стоять у прилавка магазина, не решаясь спросить у продавщицы: "Хей, как думаете, какой сорт мороженного вкуснее?", а можно шлифовать идею до совершенства, пока она не станет тоньше волоска и не порвется. Начать сложно. Очень. Однако как тогда охарактеризовать начало конца?
      На уроках литературы мне часто повторяли: каждое предложение в сочинении должно быть последовательным и логичным - на что я просто отвечал, что, если в том, что я описываю, нет логики, зачем тогда блюсти её в сочинении. Учитель сжимал губы в тонкую линию, а на следующий день я шел в школу с родителями. По прошествии целой жизни я так и не понял, чего от меня ждали, как я должен был поступить. Тогда я услышал что-то о своем уме, способностях и прочей не нужной шестнадцатилетнему ерунде, но не услышал главного.
Логика есть даже в бессмыслице. В детском лепете и бреде больного - абсолютно везде, правда, увидеть её дано немногим.
      В моих сочинениях она была. Я начинал с конца и заканчивал прологом. Так было интереснее. Словно следуя дедуктивному методу великого детектива, я шел от последствий к истокам. Всю свою долгую-долгую - недостаточно долгую - жизнь. Как правило, людям это не нравилось.
      И вот, после конца, я с удивлением отмечаю: даже будучи мертвым все еще пользуюсь старинными методами, хотя в темноте, казалось бы, стоило изобрести что-то новое, но... модное подземное веяние странными стечением обстоятельств вполне совпало с моим мировоззрением. Благодаря надежде я больше не смотрю на смерть как на финал. Безусловно, религии больше не привлекают, зато постепенно возрождаются силы.
      Я заперт в сгнившем ящике на глубине нескольких метров под землей. И еще множеством километров воздуха над-, стратосферой, космосом, в конце концов! Какой же это конец?
      Я в темноте. Я в тишине. На мою могилу давно никто не приходит. Кажется, в этом году внук празднует свое совершеннолетие. Что ж, наверняка, он уже многое понял в этой жизни. Интересно, сколько лет должно пролететь до совершеннолетия у мертвых?..
Моя плоть почти полностью ушла от меня. Это хорошо. Это - предвестник освобождения.
      Я еда червей и бактерий. Но, вот не задача, ведь именно ради этого момента я проторчал здесь, в тлении, столько ненавистных зим!
Я там, где мое тело.
А где же оно? Кости зарыты, все тут же, но мышцы, жилы... Я мысленно закрываю глаза, и мной, будто при жизни, овладевает ветер. Я вижу величественный океан, я слышу его прибой и чувствую на лице бриз, я ощущаю, как волны разбиваются о меня, как летят брызги, с высоты птичьего полета вижу землю! Разве это не прекрасно? Разве не об этом я мечтал всю жизнь?!
      Еще крепче зажмуриться, и я пробираюсь сквозь непроглядные джунгли! Ослеплен изумрудным сиянием солнца, я с долей удивления смотрю на существо впереди - кажется, это улитка! Как маленький ребенок в магазине сладкого, я трепещу от восторга! Я - под землей, но я смотрю на мир миллионом пар глаз! А когда накатывает усталость, мысленно прикрываю веки, и...
      Погружаюсь в темноту могилы.
      Кто-то сказал, что сложно начать. Я всегда был согласен с Кем-то, плюс - небольшая поправка: продолжать тоже сложно. Я умер. Мое тело долгое время разлагалось, его пожирали мелкие твари: начиная насекомыми и заканчивая самой землей, но вот что странно: эти твари умирали. Точно так же, как и я, когда приходило их время.
Насекомых съедали птицы. Птицы летали над землей, храня в себе кусочек меня, и умирали где-то далеко-далеко от рыхлой кладбищенской земли. К примеру, в зубах у кошки. Кошка ластилась к ногам человека, ощущала на себе нежность солнечных лучей и смотрела сквозь блеск росы в траве, нося в себе меня; позже - умирала.
Это бесконечная цепь! Я здесь, но я - везде! Цветы, животные, даже люди! Я вижу все их глазами! И не я один. Нас миллиарды. Больше нет одиночества, смущения, грусти! Я могу смотреть на мир глазами поэта, несмело наталкивать его на описание именно той женщины, которую выберу я. Он же называет меня вдохновением. Могу летать как птица, могу цвести аметистовым, а могу - канареечно-желтым оттенком! И все это - в одночасье!
      И снова. И снова-снова-снова: я там, где мое тело! Наконец-то передо мной открылся путь вперед, а главное, выбор. Когда я устану наблюдать за миром чужими глазами, тогда доберусь наверх, будто по лестнице: первая ступень - муравьи, вторая - мыши, затем - птицы, а там всего один рывок, прыжок...
      Я в последний раз царапаю преджизненную записку душой на костях и лечу сквозь мир к небу...

***

Чтобы снова открыть глаза.
- Коля, ты опоздаешь в школу, вставай немедленно!
Я не спеша потягиваюсь и открываю сначала один глаз, потом второй, откидываю одеяло и недовольно морщусь: холодно. Сегодня мне снился удивительный сон. Там была... темнота и затхлость, полный вакуум и, в то же время, насыщенность звуками. Очаровывающее сочетание.
Мне снилась смерть?.. Или нет? Уже и не вспомнить, но ощущение чего-то нового, неизведанного останется со мной на весь день. Я это точно знаю.

Мне шестнадцать лет, я еще не научился ценить солнце и запоминать свои сны,
но
учитель по литературе сегодня снова разозлится:

сочинение
начинается
с конца.