Сквозь лиловое стекло

Миниатюра / Читателей: 16

Инфо

Мои крылья тёмно-бардовые и я, так же как и остальные представители моего рода должна была прожить около 60-85 минут. Люди в среднем живут примерно столько же, только их жизнь исчисляется годами. То есть одна минута моей жизни равняется одному году жизни человека. На самом деле мы живём одинаково. И умираем тоже... Это трудно понять, но возможно увидеть, если заглянуть по ту сторону сознания и посмотреть на мир глазами самого прекрасного существа в мире.
Мне было около десяти лет (я буду заменять минуты на года, а года на минуты ибо в моём случае это одно и тоже), когда маленькая девочка посадила меня на ладонь и аккуратно понесла в небольшой, обвитый плющом коттедж. Я помню, как она восхищенно шептала мне самые разнообразные комплименты, а потом накрыла прозрачно-лиловым стаканом. Она так радовалась мне. «Я бы тоже хотела научится летать... так же как ты», - еле слышно призналась она мне. А ещё она рассказала, что влюблена в одного мальчика, который старше её, но учится в той же школе, что и она. Девочка даже и представить себе не могла, что я буду единственным живым существом, которое узнает все её самые сокровенные секреты. Ведь очень скоро она увидит, что я не двигаюсь и скорчив обиженную мордашку выбросит меня (скорее всего) в сад или просто в мусорное ведро. Но я об этом не узнаю — наши измерения иногда расходятся. То место, на полке, где прежде стоял стакан, в котором жила я — до конца её жизни будет пустовать. По неизвестным ей самой причинам — она никогда не будет ставить туда ничего из своих вещей. На самом деле всё до безумия просто, но объяснить это не в моих силах. Сама не зная того, девочка по имени Глория сделала меня невольным наблюдателем собственной жизни. Я была свидетелем всех её побед и крушений, я чувствовала все её эмоции: от страха перед завтрашней контрольной до безысходности всепоглощающего и всеуничтожающего одиночества.
Я видела, как будучи подростком она ссорилась с родным отцом, устраивая бессмысленные истерики, хлопая дверью, уверенная и до слёз возмущённая тем, что её не хотят понимать. Мне было любопытно наблюдать за ней, за тем, как она прячет сигареты от отца, или как делает школьные домашние задания. Я, в тайне, проживала её жизнь вместе с ней. Я помню, как-то раз, мне тогда уже было около восемнадцати, она пришла домой сама не своя. Нет, она не была пьяной. Просто в её глазах, что-то изменилось. Они будто бы покрылись некой плёнкой мечтательности, они излучали и грусть и радость, и нежность одновременно. Глория закрыла дверь, села на кровать, опустила голову и заплакала. То ли от горя, то ли от счастья. Она плакала долго и очень тихо, чтоб ни в коем случае не разбудить отца, который уже тогда очень сильно болел. А потом... она подняла красные от пролитых слёз глаза и взглянула...на меня. Конечно, она не могла знать, что я до сих пор рядом, но всё же, она взглянула так, будто бы всегда знала об этом, будто бы, девочка (нет, теперь уже девушка) желала поделиться со мной той безмерной печальной радостью, которая переполняла её сердце в тот миг. Люди называют это любовью, но я ничего не знаю об этом, кроме того, что она рано или поздно заканчивается. Так произошло и с Глорией. Однажды она пришла и я увидела в её глазах нечто новое, нечто такое, что даже мне стало не по себе — пустоту, безразличие. Она разлюбила, я поняла это сразу же, как только увидела её. И опять... она бросила пристальный взгляд на меня.
А через год отец покинул Глорию. Он умер в её день рождение. Поэтому она больше никогда не отмечала этот праздник. Я знаю — её отец был добрым человеком и Глория очень любила его, а он в свою очередь души не чаял в дочери. Я пережила эту потерю вместе с ней. Снова.
Она часто смотрела в ночное небо перед сном, даже, если шёл дождь или на улице было холодно — Глория всё равно закуривала сигарету, выглядывала в окно, поднимала голову и долго-долго смотрела туда, где живут ангелы. А ещё она любила читать — и не смотря на свой возраст — читала она исключительно книги про самое необыкновенное волшебство и любовь, которая никогда не кончается. Глория любила мечтать и курить крепкие сигареты. Но об этом никто не знал. После смерти отца — девушка редко выходила на улицу. Кажется она бросила институт, в котором училась. Всё чем она занималась- это каждое утро включала радио, принимала душ, укладывала волосы, красила губы, курила, мечтала, выглядывала в окно, мечтала, читала книги, курила, иногда тихо плакала, мечтала, смотрела в ночное небо, курила, мечтала, выключала радио и спала, свернувшись калачиком. Иногда почтальон приносил ей письма, на которых не было обратного адреса — она внимательно читала их, а после складывала в шкатулку. Она выходила из дома редко только тогда, когда в холодильнике, что-то заканчивалось или, для того чтоб сделать самой себе какой-нибудь милый небольшой подарок. А однажды, это было через год после смерти её отца, Глория не вернулась домой. Признаться честно, я очень беспокоилась за неё. И утром, когда в замочной скважине раздался звук поворачиваемого ключа — я невероятно обрадовалась. Я уже тогда чувствовала, что в жизни Глории настала некая, пока ещё неизвестная мне перемена. И как только я заглянула в её глаза мне всё стало ясно ибо в них вновь читалась та самая удивительная смесь грусти и счастья. Я радовалась вместе с ней. Через месяц мне довелось мельком взглянуть на него — он был значительно младше её, совсем мальчик, но Глория, поглощённая безграничной нежностью, казалось не замечала этого. Я чувствовала вибрации её души. Это было похоже на музыку, лишенную ритма. Музыку, которую не сможет воспроизвести ни один композитор... Я знала, что рано или поздно вновь увижу в небесно- голубых глазах Глории пустоту. И увидела. И вновь ужаснулась ей. Глория снова замкнулась в себе, как и прежде. Единственные люди, с которыми она хоть как-то общалась были продавщицы в магазинах и седоволосый, хоть и совсем не старый, почтальон, который всегда ласково улыбался ей, протягивая очередной конверт, без указанного обратного адреса. Глория улыбалась в ответ, вежливо благодарила, закрывала дверь, ложилась на кровать и читала. Она всегда радовалась этим письмам, хоть и понятия не имела от кого они. А однажды по-радио сообщили, что тот самый почтальон погиб. И после этого письма прекратились, ведь новый почтальон приносил исключительно только счета.
Через два года Глория пропала. В ту ночь она надела самое лучшее из своих платьев, взяла любимую книгу и, перед тем, как уйти навсегда, у самой двери обернулась, посмотрела на меня и еле слышно произнесла: «Я бы тоже хотела научится летать...так же как ты».
Я умерла от тоски через полгода, прожив на свете всего лишь тридцать одну с половиной минуту.