Братская любовь
Читателей: 51Инфо
Гостиница позади Оперного. Мне семнадцать. Ещё никто не тронул моего сердца. Не говоря об остальном. Мы в номере у двух одинаковых блондинок - наверное, сёстры. Москвички. Первый раз я вижу такой тщательный макияж и уложенные парикмахером - безо всякого повода! не к празднику! - волосы.
У девушек длинные ноги, белые, без тени загара, и мои наставницы без устали их демонстрируют, принимая кинематографичные позы.
Не помню, кем они представились - то ли моделями из Дома мод, то ли даже актрисами.
Не помню и как я с ними познакомилась. Может, я жила в соседнем?
В номере единственный мужчина - то ли вечный студент, то ли не отбывший по распределению выпускник, поэт, разумеется, высокий и худой, кажется, Николай.
Он пришёл со мной. Обстоятельства нашего знакомства не вспомню тоже. В том броуновском движении можно было заинтересоваться человеком в трамвае, на остановке, в очереди в буфет, в нервяке перед экзаменом, в читалке, в курилке, у железнодорожных касс на Свердлова, на Плотинке, на переговорном на Толмачёва, в ЦПКиО, хоть где.
Уж такой это был город, в котором кишели и перемешивались вселенные, цепляясь друг за друга орбитами планет.
На закуску никогда ни у кого не хватало. Разливали водку. Бело-красная этикетка: графичное здание, по нему размашистая надпись наискосок, какие-то медальки... Я плохо запоминаю запахи, голоса, но отчётливо - картинки.
Водку я не пила, воротило от запаха. Бабушкино виноградное, самодавленное, из гроздей, лиловевших вокруг дворовой беседки, с высоких шпалер. Прабабка Антонина, убившая глаза на швейном производстве и за бесконечным чтением, руководила, указывая тонким перстом коричневой от загара и старости руки: банку на той полке возьми, консервный нож вон в столе в ящике, в холодильнике на дверце ткемали достань; я споласкивала под рукомойником лопнувшие от спелости и обильного полива пузатые помидоры тут же с грядки во дворе, поднималась по лестнице в тёмную крохотную кухоньку, снять с газа большую чугунную сковороду с порозовевшими, ставшими прозрачными, ломтиками горячего сала и выпуклыми дрожащими желтками. Выбирала из буфета старые гранёные лафитники на устойчивой ножке.
Говорить с моей пра можно было часами и обо всём без утайки.
Гостить у неё я любила.
А потом мы укладывались с моей тёткой Верой (все мои южные тётки и дядья были немногим старше своей племянницы, как это бывает в разветвлённых семейных кланах) прямо на койках во дворе и разглядывали звёздный горох сквозь виноградные плети беседки.
Водка - совсем не тот напиток, который, как мне казалось, шёл к этим холёным, с кожей фарфоровой белизны, девушкам.
Но это было высшим шиком тех лет - что-нибудь нарочито грубое в утончённом стиле. Внезапность в одежде, в речи, в поступках, что-то выбивающееся из характеристики.
Я сделала глоток. Вкус оказался ещё отвратительней, чем у свердловской водопроводной воды, к которой я так и не привыкла.
Мне нравились и одновременно пугали эти блондинки - они обжигали и будоражили мой мозг своим откровенным цинизмом. Мне ещё не приходило в голову выворачивать наизнанку всё, что меня окружало. О том, что мир познаётся с исподнего, меня не предупреждали.
Мы уже довольно долго сидели, скоро дежурная по этажу начнёт стучать в двери номеров, выпроваживая посторонних.
- А ты с ней уже спал?- обратилась к Николаю одна из сестёр, возложив свои гладкие голени ему на колени и играя свешивавшимся с напедикюренной ступни изящным мюли на невысокой шпильке.
Парень дёрнулся, водка из дрогнувшей стопки расплескалась ему на брюки.
Я онемела. Меня никак не должно, просто не могло быть в таком контексте!
Покрасневший до корней светлых волос мой спутник, наконец, выдохнул и задвинул пространную речь о божественной природе отношений между мужчиной и женщиной, ведя слушателей извилистым путём поэтических сравнений к оскорбительному, вообще-то, для зарождающегося женского самолюбия финалу, что можно насладиться красотой цветка, не срывая его.
Я сидела посреди двух маркиз де Мертей и чувствовала себя оскорблённой дурочкой Сесиль де Воланж, с той только разницей, что в номере находился не виконт де Вальмон, впрыскивавший вместе с ядом антидот и излечивавший любую рану, нанесённую им самим же (виконта я встречу двумя годами позже), а восторженный Дансени.
Перед расставанием Николай вручил мне сложенный вчетверо тетрадный листок с обещанием развернуть только в поезде.
“Твои глаза полны надежды И вечной красоты полны, Они, как океан безбрежны, Таинственны, как свет Луны“, - полились на меня волны банальщины.
Завершалось всё звонкой оплеухой: ... “тебе, Марина, говорю, ...что я, как брат, тебя люблю“.
Тогда я не рассказала подружкам о своём оглушительном фиаско. Оторвала, как могла ровно, край листка с этой всё уничтожающей строчкой и показывала стихи в кастрированном виде.
Я тогда не знала, что это плохие стихи. Никакая не поэзия.
Больше мне никто стихов не посвящал. По крайней мере, мне об этом ничего не известно.
Комментарии (3)
Марина, понравился рассказ, интересный
С удовольствием прочитала. Хоть и трудно.