Малая Медведица, 28

Читателей: 52

Инфо

28. - Господи, да как же жить-то с ней? Дурак я, - Пакс сидел в темноте за кухонным столом, уронив лицо в ладони. Он уже забыл, что этот брак не по-настоящему, ради Мариной прописки, что позавчера он перечеркнул не всю будущую жизнь, а каких-нибудь два, ну три месяца, и скоро можно будет вырвать эту неряшливую страничку из семейной саги Арбениных. Пакс был страшно разочарован.
- Надеюсь, она не забеременеет с одного раза.
Ночи любви не получилось.
Его искусство не было оценено. Мара не смотрела на мужа. Ну, то есть она не смотрела туда, куда ему хотелось бы. Не дала ответной ласки. Просто приняла его - и на этом всё. Он не понимал: она не хочет именно его, Пакса, или не хочет вообще? Он попытался завести её ладонь под мошонку, задержать руку жены на чувствительных местах, но она уклонилась.
- Не знаю, что там ты обо мне слышал, Пакс, но я не бесстыжая.
Он вспоминал ночь их знакомства: тогда его ничего не насторожило, а может, он был сбит с толку тем, как просто и искренне, не ставя никаких условий, она подалась ему навстречу. Пошла с ним, рука в руке, ничего не спрашивая, как примагниченная, забыв себя, с полным доверием - так, словно он Бог. И в постели была, как в реку упала - не гребла к берегу, не стремилась выплыть, отдалась волне, нырнула, ушла с головой. Он плавился и таял, ему чудилось, что он впитается в девушку
без остатка: не выпарить, не отскрести.
Сегодня этой слитности не произошло.
Проблема не в том, что она ничего не умела - Пакс был даже рад этому. Это сулило много приятных моментов. Какой муж не хочет быть наставником жене в деле любви?
Но, похоже, она ничего не чувствовала.
Не ради стирки же мужчины отдают свободу! Пакс не мог представить, на чём может держаться брак, в котором супруги не ждут, сгорая от нетерпения,  любой возможности уединиться. Для него это была важная составляющая жизни, едва ли не главная. Мара оказалась деревяшкой.
И у него даже не встал второй раз.

“18 декабря. Сегодня воскресенье. Митя - зачёркнуто - Пакс куда-то ушёл. Уже одиннадцатый час, все давно позавтракали и оставили квартиру, забрав с собой шум и суету.
Это хорошо. Потому что мне надо подумать. Я поискала записку от Пакса, но он ничего не оставил. Даже не знаю, как сказать. Вчера произошло... Нет, произошло днём раньше. А вчера я только узнала об этом. Не понимаю, как Паксу это удалось... Хотя, он же мент. У них свои отношения с законом.
Так вот. Мы теперь муж и жена.
Что я почувствовала? Я почувствовала себя обкраденной. У меня украли радость. Он позвал бы меня, долго бы подбирал слова, по его
смущённому лицу я догадалась бы, что сейчас услышу, но не знала бы наверняка и радость замерла бы, как озябший воробышек, перемешалась с испугом, что догадка не верна, и затем, когда он бы всё-таки произнёс, вспорхнула бы в сердце. Наверное, я расплакалась бы. От волнения не могла бы сказать ни слова, прижималась бы лицом к его русой макушке, вдыхала этот удивительный грушевый аромат, почувствовала бы это родное... Да, это было бы счастьем. Может даже, моё сердце лопнуло бы. И пусть - эта минута стоит целой жизни. Особенно такой, как у меня.

Но он не позвал, не сказал, не сделал предложения. Не волновался, что я отвечу.
Значит, он был уверен, что я соглашусь. Потому что мне некуда деться? Потому что я завишу от него и мои чувства не имеют значения? И ему всё равно, люблю ли я его.
Возможно, он думает, что я и не способна любить.
Если бы ты только знал, Пакс, что я полюбила тебя в одну минуту, когда ты молча взял меня за руку и вывел в холодную прихожую и надел на меня пальто, повязал шарф - так, словно я ребёнок, и взял мой чемодан с надорванной ручкой. А с этим чемоданом - мне казалось -  и всю мою короткую и бестолковую жизнь. Я даже не видела,
как ты красив. Я поняла это, когда ты утром ушёл на службу, а я всё перебирала в памяти твои черты - и да, ты необыкновенно хорош, у тебя редкое лицо, ты как принц,
я перебирала твои слова - ты произнёс их не много, но всё, что ты говорил, было красиво. Я вспоминала их всё время, когда убежала той ночью из дому, в этой круговерти вокзалов. Если бы у меня не было этих воспоминаний, я не знаю, чем бы я жила. Да я и не хотела жить без тебя. Решила - пусть случится как случится, мне незачем
бороться за эту жизнь.
Если бы ты только знал! Но ты не поговорил со мной ни разу с тех пор, как вытащил из дежурки и привёл сюда...“

- Мара, твоя очередь мыть холодильник. Я разморозила, - постучала Ритка. Когда она успела? Мара не слышала, как вернулись соседи. И за окном уже синеет ранний вечер.
А Пакса до сих пор нет. Хорошо началась семейная жизнь!

- Ну, разведётесь, - разочарованно подытожил Сашка мрачную исповедь друга. Они ушли в разбитое крыло дома, не тревожить Лану, воткнули калорифер в сохранившуюся розетку.  Пакс заявился с двумя поллитровками. Сашка хмыкнул: при том, что Митька водку не любит и выпьет, дай бог, полстакана, это было чересчур. Наверное, заночует.
И они продолжат завтра, когда Лана уйдёт в универ. Наверное, так рассчитывает Пакс.
- Я думаю, ты рано сник. И на твоём месте вернулся бы ночевать домой. Митя, извини, но ты опять сосредоточен на себе. А что чувствует Мара? Вчера её насильно
осчастливили, поставили перед радостным фактом, а сегодня ни с того ни с сего бросили. Вот что ты ей сказал, когда уходил?
- Ничего. Я затемно ушёл.
- И где был?
- Да нигде. Пересаживался с электрички на электричку, в окна смотрел. Курил в тамбуре. Жалел себя, идиота.
- Вот тут соглашусь. То, что ты сейчас делаешь - поступок идиота. И я как-то всегда считал, что уж кто-кто, а мой друг в этих вещах лучше всех подкован. Ну ты знаешь, что нет
холодных женщин? Есть не разбуженные. Ты обленился, Мить. Тебе всё на блюдечке. Бабы твои тебя испортили.
Не хочу Ланку обижать, а то бы взялся я за твою Мару.
- Возьмись.
- Тебе водка, что ли, в голову ударила? Или моча? Ты чего городишь?
Сашка вытащил кисет, ссыпал табак из беломорины на носовой плоток, осторожно раскрыл папиросную бумагу вдоль. Выбрал табачные крошки покрупнее, загнал  ближе к пустому
газырю. Пустым стержнем от авторучки стал трамбовать мелкую крошку травы. Стянул края. Провёл языком по шву. Закрутил пяточку. Протянул:
- Курнёшь? Мощный стояк бы тебя сейчас выручил.
Пакс забрал побольше дыма в рот, подержал его там и медленно выдохнул, не пропуская через ноздри.
Посидел минут пять, прислонившись к стене. Встал, отряхнул ладони.
- Ладно, Саш, поеду к жене.

Вымыв холодильник и заодно плиту и раковину, Мара осмотрела пальцы: да уж, хороша новобрачная. На густо заставленной ванной полочке у Пакса нашла крем для рук.
Интересно, он сам пользуется, или какая-нибудь из бывших оставила? Мара вспомнила, какие ухоженные руки у мужа (привыкать ли ей к этому слову?), даже холёные, ровно
подстриженные гладкие ногти. Если бы они надевали друг другу кольца в ЗАГСе, контраст был бы заметен.

“Десять. Пакса нет. Я что-то сделала не так“.
Может о чём-то догадался, когда подвёл к ней Гошку, а она не справилась с волнением? Гошка её не выдал, обставил дело так, что
они просто знакомы. Но Мара чувствовала, как густо покраснела, и перехватила пристальный взгляд Пакса. Неужели понял?
В Гошку она была без памяти влюблена. В Св-к приехала в таком подавленном состоянии духа, что идя по Челюскинскому мосту, думала, не столкнуть ли в просвет перил
чемодан и не прыгнуть ли следом. Но нет, это надо было сделать дома. А с этим городом Мара ни за что бы так не поступила. Солнце в лёгкой дымке раннего июньского
утра крыло сусальным золотом гладь пруда, вдалеке маячили дворцовые очертания дома профсоюзов. Плотинка. Самое радостное место в городе. В той его части,
которую она успела исследовать прошлым летом. Мара не могла оторвать глаз от этой мистерии. Св-к был её лекарством.
А на второй день мимо их комнаты на втором этаже пронёсся Гошка, тормознул, вернулся обратно. Что-то, мельком увиденное в открытую дверь, привлекло его. Сидящая на
подоконнике девушка. Мара. Он сам был, как рассветное солнце - такой же мягкий и ласковый, сиял на Мару большими глазами. Они подолгу сидели на порожке балкона, Гошка
перебирал её тонкие пальчики в своих лапах, рассказывал что-то смешное...
А теперь Гошка смотрел, как Пакс кружил её, нянчил в двойном кольце своих рук, обхвативших Мару одна на другую так плотно, что она едва дышала. Смотрел, и ему было
всё равно.
Что ждёт её с Паксом?
Вчера у неё не было ни одной возможности как-то выразить своё отношение к своему новому статусу и тому, как он ей достался. Танцевали, гости говорили какие-то тосты,
Мара была благодарна, что обошлись без этого безобразного “Горько!“, принуждающего молодых к поцелуям напоказ. Свой первый настоящий, не “самозванный“ поцелуй Мара
хотела прочувствовать в подробностях и сохранить для себя, в потайном кармашке сердца. А потом они как-то быстро засобирались на концерт, почти бежали, чтобы успеть до
третьего звонка.
Мрачная романтика, ре-минор, виртуозная скрипка, яростная главная партия... всю первую часть Мара сидела, подавшись вперёд, всматриваясь в пантомиму смычков и медное
мерцание духовых в глубине сцены. Девушка забыла о присутствии мужа, а он, как зачарованный, не сводил с неё глаз. После концерта он не осмелился нарушить молчание,
только крепко держал жену под руку, чтобы она не поскользнулась, погружённая в какие-то свои мысли.
Дома он достал из холодильника шампанское, наполнил фужеры, пытался поймать Марины глаза, но девушка смотрела куда-то внутрь себя. Потом он раздел её, и тут она уже
просто закрыла глаза и не разлепляла век всё то время, пока муж трудился над ней. Пакс ожидал, что это путешествие они совершат вместе, но они поехали в разных вагонах,
и он даже не знал теперь, прибыла ли Мара на конечную станцию.