Малая Медведица, финал

Читателей: 36

Инфо

46. - Мара, мне нужно волноваться? - мужчина подался чуть вперёд, оставаясь в кресле. Голые запястья касались журнального столика, рукава рубашки, которую он не успел поменять, вернувшись со службы, были закатаны. На службу он запонки не носил - требования к форме, как и любую упорядоченность, Пакс уважал. Форма ему шла.
Мара сделала вид, что не поняла. А может, и вправду не поняла его намеков. Если бы поняла - должна была оскорбиться. И их налаженная семейная жизнь, девизом которой было доверие, или даже так - Доверие, дала бы крен.
- О чём ты, Митя?
- Послушай, - муж взял её кисть в ладонь, приблизил лицо к лицу Мары, зрачки в зрачки, и спокойным тоном, не подгоняя слова, раздельно, как разъясняют малышу, почему нельзя хвататься за горячее, произнёс:
- Если он побывает здесь (он перевёл взгляд на чуть расставленные коленки жены), я к тебе больше не прикоснусь. Никогда, слышишь, Мара? Не разведусь ( кто потерпит прокурора с пятном на семейных простынях), не прогоню - я не позволю травмировать наших детей ни тебе, ни себе. Но спать в одной спальне мы не будем.

Мара сидела, сжав губы, боялась каким-нибудь не верно выбранным словом обрушить пока ещё сохранявшееся равновесие минуты. Не зная что предпринять. Она уже опаздывала. Но подняться сейчас, посреди этого трудного и неожиданного разговора ...

Протискиваясь в трамвае к единственному забытому приоткрытым окну, чтобы глотнуть воздуха, пусть даже ледяные капли первого дождя вопьются в лицо, Мара перебирала в уме интонации мужа. Давно она не видела его таким серьезным. В их доме всегда было весело и суматошно, муж, если возвращался со службы вовремя (это невозможно, но он старался), дурачился с детьми, рассказывал что-нибудь редко выбиравшейся из дому Маре, успевал заглянуть в школьные тетрадки мальчишек и под крышки Мариных кастрюль. Без суеты, как-то сам собой, накрывался ужин; средоточие семейной жизни - общая трапеза, муж всегда был благожелателен и ровен, не повышал тона.
Иногда приходил Сашка - неизменно с Ланой. Понимал, что идёт в семейный дом и знакомить хозяев со всеми своими девушками не надо. Вынималась гитара из чехла, муж снимал со стены свою, поначалу дети сидели с ними, если приезжал в увольнение старший, их первенец, вылитый Митя, такая же каланча - его и назвали в честь отца, Дмитрий Дмитриевич, то присоединялся к ним.
Затем пионерское время заканчивалось, Мара уводила сыновей  спать, домывала посуду. Лана сидела с ней в кухне, мяла сигарету в прозрачных пальцах без кольца, забывала затянуться, на Сашку не жаловалась, но разве подруга и сама не знала его как облупленного?
Мара подходила к Лане, приобнимала за плечи локтями, выставив вверх мокрые руки, прижималась щекой к нежному овалу подружкиного лица, и так они молчали минуту, две... Ополоснув чашки, Мара вытирала, наконец, руки, присаживалась на высокий табурет, вытягивала из пачки жёлтую пахитоску и затягивалась. Житан. Зная пристрастие жены к этой марке, Митя заказывал их всем знакомым, командированным за бугор или в Москву.
Лана рассказывала про шестой - в таком-то возрасте не углядела?! - аборт. Мара, недавно переставшая кормить грудью четвёртого мальчишку, стеснялась своего счастья, так неожиданно, вопреки всему, обретённого ею с Паксом.
Разве мог кто-то представить, что из того скандала с Сашкой вырастет что-то путнее.
Девочки возвращались к мужьям (если учесть долговременность их обречённых отношений, Сашка всё-таки был Лане мужем), те, воспользовавшись “кухонной“ паузой, уже успевали перетереть все свои новости из разряда “не для женских ушей“ и распечатать бутылку.

Мара дорожила такими вечерами. Они возвращали её в молодость. В которой много чего  было такого, чему лучше не бывать. Но которая подарила ей Митю. Даже детям она не была так привержена, как мужу. Она не поставит под угрозу Митино спокойствие.
Этот мальчик, из ЛитО, не хотел ничего дурного. Просто знаки внимания, которые он оказывал Маре, стали очевидны окружающим. Конечно, нашлись доброхоты, донёсшие это мужу. Статный, седеющий прокурор, прогремевший громкими посадками по коррупционным делам, не тушевавшийся перед телекамерами, легко и складно, никогда не сбиваясь,  говоривший без бумажки, был любимцем местных масс-медиа и - чего там скрывать - молоденьких журналисток. Но никак не становился ничьим трофеем.
Сегодняшний вечер в ЛитО должен был появиться в телерепортаже. Мара  вышла к микрофону - не такая блестящая, как её значительный супруг, и прочла:

- Как долго боялась я этого слова
И долго казалась себе недостойной,
Как будто обветренные мои губы
Для этого нежного слова грубы.

Но эти три слога непроизносимых
Мне дольше держать в себе невыносимо.
Кричу их сегодня изо всей силы,
Услышь же их сердцем своим терпеливым:

Лю-би-мый! Лю-би-мый! Лю-би-мый! Лю-би-мый!