Про красивых

Миниатюра / Читателей: 77

Инфо

***
Самый красивый был другой Саша. Недаром же девочки из универа произносили его фамилию в три английских слова: is my love. Высокий, вьющиеся волосы, детский взгляд голубых глаз.
В этом кругу вообще не было некрасивых парней.

Женя тоже ходил в красавцах, о нём до сих пор вспоминают именно как о красавчике, но я так не считала. Глаза глубоко утоплены под ровной линией бровей и чёлкой, расстреливают тебя стальным из двух бойниц. Яд в углах губ, стекает с лица по тонким желобкам двух жёстких складок вокруг рта. Эти складки, как стражники: стерегут его улыбку. Всё время ждёшь от него выговора или приговора, даже в минуту нежности. А ведь когда редкий смех озарял Женино лицо, оно действительно становилось прекрасным. Высокий, худой, широкоплечий. Молчаливый. Промолвит - рублём подарит.)

И очень красивый, несмотря на издевательски малый рост, был Башлачёв. Нежный удлиненный овал лица, прихотливо изогнутая линия пухлых губ - когда он брал ими беломорину, папироса, казалось, издавала экстатический стон. Или это так гуляло моё испорченное воображение. Огромные глаза озёрного цвета, брызжущие озорством. Летящие брови. Рыжеватые искорки в копне ниспадавших на плечи буйных локонов, длинная крепкая шея.
И весь он был ладненький, несмотря на не приличествующую мужчине покатость узких плеч и малорослость. Мужское сконцентрировалось в обертонах его густого голоса.
Про дорожку на животе, наверное, надо промолчать.

С ним было весело, опасно весело, весело и опасно. Я запомнила его скоморохом.
Ничего трагического в нём тогда не наблюдалось. Модный, прикинутый парень запоминающейся внешности, всеобщий любимец, даже баловень, балагур, способный легко уговорить на что угодно.
А может, у меня просто не было времени в те несколько дней разглядеть тень выбранной им вскоре бесприютности и ранней смерти. Тогда у него было всё хорошо. Круто даже. Но это слово было не в ходу. Явственно поцелованный в макушку Богом, но пока не примеривший тернового венца на место поцелуя, ещё не начавший платить за него.

***
Почему Женя? Вы не того человека спрашиваете. Он наметил меня с первой встречи, тогда, у Саши. А я просто подчинилась его воле. Он был властным. Никто этого не подтверждает, но откуда вам знать, ровесники, какова была его власть над оставшейся без родительского надзора девчонкой?
Эта власть была безраздельной. Заставляла послушно следовать за ним, или сутки напролёт сидеть у окна в ожидании заветных шагов. Женя был Бог. По крайней мере, для меня. Тем и страшны были мои маленькие бунты - я восставала против Бога. Сохранявшего бесстрастие, а может, умело изображавшего его. Мне никак не удавалось причинить ему ответную боль. Или он не показывал, не желая моей победы.

Закат в свердловских окнах полыхал буквами Ж Е Н Я. Это имя было цвета прихваченной первым морозцем рябины, в изобилии росшей на тихой улице. Рыжее имя, расцвечивавшее монотонный пейзаж той осени - лило каждый день. А если не лило, то моросило.
Сухими оставались только глаза. Расплакаться было ни за что нельзя. Человек, входивший в клетку с хлыстом беспощадной иронии, должен был хоть чего-то опасаться: что я с рыком сорвусь с тумбы и начну огрызаться. Что могу выпустить из мягкой лапки железные коготки. Я девочка, которая не плачет. Я стойкий оловянный солдатик, готовый расплавиться в печи или в коротком пламени спички, когда он закуривает.
Если вдруг глаза заволакивала предательская влажная пелена, я отгоняющим табачную струйку жестом показывала, что
это глаза ест дым.
Спасительного дыма, за которым можно было укрыть настоящие эмоции, в комнате всегда было много. Курили не переставая, новую сигарету зажигали от тлеющего фильтра предыдущей.
Язык в его рту был горьковатым.

У Жени были красивые кисти рук. Длинные пальцы, очерченные лёгкой волнистой линией в аккуратных суставах, крупные ровные ногти с глубоко вырезанной лункой (не знаю, понятно ли я объясняю?), стриг он их коротко и как бы домиком. Гранёный стакан в его руке выглядел кубком.
Он был утончённый, Женя, во всех проявлениях. Чистая, красивая речь, образная - но не вычурная, чем страдал Саша в поздних интервью - нанизывая одну метафору на другую, как хитрый шашлычник кольца лука между тощими кусочками мяса, без счёту.
Строгость и стройность. И сдержанность. Вот что было триадой Жениного совершенства.
Его надо было как бы заслужить. Чтобы он снизошёл.
Я не заслуживала. В смысле, не прилагала усилий. Это осталось загадкой для меня - почему я. Что такого во мне он рассмотрел.
Сегодня, когда я неожиданно для себя начала писать, я с радостью отмечаю: вот здесь бы он меня похвалил, тут одобрительно кивнул. Ну, а здесь, должно быть, произнёс спокойно, без экспрессии, сакраментальное из Вознесенского.
И подсказал бы, как поправить.
Соавтор моей длинной взрослой жизни, заранее её с таким блеском и чутьём отредактировавший.