Несвободная свобода -окончание

Лирика / Рассказ / Читателей: 22

Инфо

В самолёте Правитель и Келейник, разумеется, размещались в разных салонах. Вокруг Правителя всегда царила деловая суета. То он был кому-то необходим, то у него возникала в ком-то необходимость. Непрерывно кипела работа, за исключением тех “передышек“, когда Правитель знакомился с документами. Как правило, думать о себе Правителю просто не хватало времени. И если бы не случай с Келейником, то неизвестно, когда бы он ещё раз задумался о себе, внутреннем.
Наконец, он выкроил для себя небольшой отрезок времени, когда самолёт пошёл на посадку и все расселись по местам и пристегнули ремни.

«Так что же, что же во мне заставило так струхнуть, и перед кем... перед Келейником, перед этим ограниченным бараном?!»

Правитель никогда не прятался от себя самого и всегда имел мужество взглянуть на себя не припудренного, он не имел привычки замазывать елеем неприглядные места. Лишь изредка вздыхал: “Ну надо же было родиться такой сволочью...“

Келейник же не имел привычки изучать своё человеческое нутро. Он брезгливо называл это самокопанием и считал уделом истеричных баб. Если бы только на минуту он узнал, что этим занимается Правитель и, более того, что тот считает это важным делом, то Правитель в его глазах утратил бы не только весь свой уже и так пошатнувшийся авторитет, а, вообще перестал для Келейника существовать как личность. Если кто-то подумает, что после этого, как честный человек (каковым себя Келейник, несомненно, считал), он бы немедленно уволился, то, конечно, ошибся бы. Ведь он служил вовсе не Правителю, он служил своему делу, потому, нужно заметить, в Келейнике и не было ни грамма чинопочитания. Хорошо ещё, что, вдобавок к отсутствующему качеству, он был воспитан и не хамоват.

Многочисленных ходатаев, которые через его близость к Правителю пытались решить какие-то личные вопросы, он отшивал решительно своим: “Это не входит в мои должностные обязанности“. К подкупу и всяческим видам “умасливания“ Келейник относился резко отрицательно, до непритворного гнева. Впрочем, он умел и с первого раза отказать так, что со вторым разом к нему редко кто подходил.

Одним словом, наш Келейник был натурой цельной. Если что-то и вызывало у него сомнений, то только то, какая будет в месте прибытия погода, правильный ли он взял плащ, не забыл ли зонт, ну и всё такое прочее, что относилось только к его делу.

Свою девушку, которая осталась в его далёком городе, он давно уже забыл, матери писал редко, но никогда не забывал поздравлять с праздниками. Завести новый роман, жениться у него не хватало времени. Да и как с такими разъездами заведёшь. Работа съедала почти всё его время, оставляя редкие часы для чтения. Читать он любил, большей частью исторические романы. И всегда возил с собой уже начатую книжку. Наряду с сюжетом ему всегда нравилось описание обстановки тех времён, архитектуры, внутреннего убранства, предметов обихода. И чем ярче и многочисленней это присутствовало в романе, тем талантливей он считал автора.

А у Правителя сомнения являлись частью его работы. Он бывал редко уверен в успехе начинаемых проектов, потому что хорошо знал мир, и понимал, сколько самых непредвиденных ситуаций может возникнуть при любом, даже очень просчитанном деле. Может быть, от этого его сознание находилось в постоянном стрессе. Он желал успеха в начинаниях, но вместе с тем не полагался на этот успех.

«Может, всему виной эти мои вечные сомнения... Кто бы только знал, какой ценой даются мне решения. Каждый раз это такая мука преодоления вариантности развития событий, плюс ещё подстраховка на случай... Вот у Келейника. Никаких тебе мучений. Всё ясно, всё просто, и незачем всякой ерундой голову забивать. Вот где его сила. Вся сила в глупости человеческой, оказывается. А сомневающийся слаб... Точно слаб. Вот она - моя “голова в плечи“», - снова вспомнил Правитель неприятный инцидент.

«Зато я всё знаю про кнопки, мой дружок. Дело делают люди, а у людей есть кнопочки, какую нажмёшь – такая и отзовётся. Это вернее всяких планируемых комбинаций. А ты, дружочек мой, ничего про кнопки не знаешь... Как бы ты в себе ни был уверен, а висишь, дитё моё, на волосочке...»

Мысль про кнопки была Правителю приятна. Он хорошо знал про своё главное секретное оружие, которое часто скрывал и ни перед кем этим не бахвалился. А чтобы ещё больше его замаскировать, временами разыгрывал целый спектакль перед своими подчинёнными, дабы показать свою беспомощность в знании людей. Это нередко помогало ему заодно свалить и собственную вину на какого-нибудь ни в чём неповинного исполнителя: “Ах, как я мог так промахнуться! А ведь как я ему верил! Ну, прямо верил, как себе“».

Расправиться с Келейником Правитель, безусловно, мог одним поворотом головы, но его мучили два вопроса: во-первых, он до конца не решил, может ли ему пригодиться такая вот “Келейничья борзость“ (а она могла оказаться полезной). И во-вторых, где ему взять равноценную замену, и где гарантия, что равноценная замена не окажется с таким же вот свойством.
Перевоспитывать Келейника Правитель не собирался. Он отлично знал, что человека перевоспитать невозможно, но можно заставить хорошо притворяться (и то не каждого).

А ничего такого не подозревавший Келейник смотрел в стекло иллюминатора, как самолёт заходит на посадку, и облегчённо вздыхал, что дождя всё-таки в аэропорту нет.

Если бы Келейнику сказали, что вся карьера его, а может быть, даже и жизнь висят на волоске, он бы страшно удивился и вознегодовал. Как же так, ведь он всего себя отдавал порученному делу, часто лишал себя отдыха и удовольствий только для того, чтобы выполнить его совершенным образом! Это дикая несправедливость, сумасшествие какое-то!

При выходе из самолёта Правитель неловко встал с кресла, и у него отлетела пуговица от рубашки на груди. Конечно, её отсутствие прикрывал галстук, так что ничего не было заметно. Поискав отлетевшую пуговицу глазами вблизи, Правитель её не обнаружил, сделав вывод, что она закатилась под кресло. При этом Правителя не посетила мысль попросить кого-нибудь её найти, к огромному несчастью для Келейника.

Вечером после всех мероприятий, уже перед сном, в апартаменты Правителя вошёл Келейник, в руках у него была злополучная рубашка.

- Я хотел бы поинтересоваться, - сказал он строгим голосом, - где от этой рубашки пуговица?

Но Правителя теперь застать врасплох было трудно:

- Это Ваша обязанность - следить за пуговицами, а не моя.

- А носить аккуратно одежду чья обязанность, Вы не подскажете мне? - не меняя тона, ответил Келейник.

- Вы свободны, - ледяным голосом сказал Правитель.

Бедный Келейник не знал, что отныне - он свободен навсегда. Сразу по возвращении на Родину его уволили, не объясняя причин перевода в управление делами губернатора, “откуда он был родом“. Из управления через месяц-другой его тоже уволили, причём по статье за систематическое нарушение трудовой дисциплины. Случаи нарушения трудовой дисциплины были сфабрикованы так, что не подкопаешься, поэтому многочисленные суды несчастный Келейник проиграл. На работу по специальности его, само собой, никто в этой области уже не брал. Мать болела, требовались средства на лекарства, да и на жизнь. Поэтому скопленные за период работы у Правителя деньги быстро закончились. Келейник устроился в бригаду строителей-ремонтников, да и там долго не продержался, потому что любил во всём порядок, а какой порядок у строителей может быть?

Кроме того, Келейника непрестанно жгло внутри чувство жесточайшей обиды и негодования, потому что, по его мнению, с ним обошлись самым несправедливым образом. Он стал чаще посещать церковь. Но ни посты, ни молитвы, ни исповедь и причастие в церкви не помогали. Там ему настоятельно советовали поискать причину в себе и принять смиренно волю Божию. Он изо всех сил пытался это сделать, но это ему не удавалось.

От горечи и отчаяния Келейник запил. Очень скоро он спился и в январе уснул на морозе, не дойдя до своего подъезда буквально метров сто. Хоронила его одна мать, которой помогла социальная служба и старые знакомые. На похоронах, кроме матери, её двух подруг и сотрудников ритуального агентства, больше никого не было. Не было и друзей Келейника просто потому, что их не было и в жизни.

Правитель давно понимал, что благородство – не самая его сильная черта, и увольнение Келейника пережил равнодушно. Начальнику охраны, давно уже ненавидевшему Келейника и строившему ему всякие козни, он как бы по-дружески сказал, что тот был прав и как преданный человек давно открывал на Келейника глаза, и вот только сейчас и сам Правитель это понял. Начальник охраны был доволен так, будто ему вручили орден.

На место Келейника был принят мужчина средних лет, аккуратный, немного глуповатый, переданный под надзор Начальника охраны для контроля, “чтобы глупостей не делал“.

Такой “перестановкой кадров“ были довольны почти все, потому что характер у Келейника был неуживчивым и дерзким и “ради правильного исполнения дела“ он испортил отношения практически со всеми. Один только старый повар дядя Вася вздыхал и вспоминал Келейника: “Правильный был человек“. Правда, дядя Вася сам был человеком скромным, своё место всегда понимал и в драки никогда не лез.

Никто из “обслуги“ и прочих лиц даже не подозревал, что Келейник был уволен потому, что Правитель признался себе в собственной слабости. Келейника он “потянуть не мог“. Будучи человеком умным и проницательным, Правитель уже знал дальнейший сценарий развития событий. Укоры Келейника весьма скоро станут частыми и более дерзкими, и ничем этого процесса было не удержать. Быть всегда идеальным в отношении “пуговиц и ботинок“, постоянно думать об этом из страха быть выруганным Келейником, Правитель не собирался. Слишком много на это пришлось бы тратить сил. А силы ему нужны были совершенно для других целей. Посему, как всегда, честно, обнаружив и признав в себе ещё одно слабое место, взяв его “на учёт“, Правитель внутренне сказал Келейнику: “Прощай, парень. Ничего личного. Хотя, как это - ничего личного... Во всём есть личное, если ты - человек“.