Несвободная свобода-5

Лирика / Рассказ / Читателей: 17

Инфо

Правитель инстинктивно вжал голову в плечи. Собственная реакция не ускользнула от него, и он ей сильно удивился.

«Ну, ведь знал же, что такое будет за Келейником водиться, а оказался не готов. Об этом подумаю позже, а что делать сейчас? Осадить, мол, с кем разговариваешь, - бесполезно, не проймёт этого дубину. Оправдываться? Смешно. Сочтёт за проявление слабости, обнаглеет. А оставлю-ка я это дело без ответа».

И Правитель молча, как будто бы Келейника не существовало, спокойно прошёл в другую комнату апартаментов, где размещалась спальня, снял ботинки и пиджак и лёг поверх покрывала на кровать. Такого за ним обычно не водилось, но что за правила без исключений. Он прикрыл глаза и сделал вид, что уснул. По шевелению воздуха в комнате ему стало понятно, что Келейник пришёл за ботинками. Когда тот удалился, Правитель обнаружил возле кровати новую пару обуви, подходящую под костюм. Обычного чувства удовлетворения служением Келейника, которое присутствовало в подобных ситуациях, не появилось, но была память об этих “вжатых плечах“.

Нет-нет, Правитель вовсе не удивился, обнаружив в себе страх. Он знал, что никто от этого чувства не свободен, что это - такое же равноправное чувство, как и все другие. Важно было другое - повод, который обнаруживал в человеке страх. Страх всегда дёргал за ниточку той или иной зависимости. Чем больше в человеке было зависимостей от того или иного, тем больше было в нём страха. И Правитель тоже это отлично понимал.

«Здесь-то у меня что? За какую ниточку дёрнули? Что в себе я ещё не вижу?» Он не любил загадок в отношении других людей, но больше всего не любил загадок в отношении себя самого.

«Ничто так не приводит к поражению, чем незнание своей собственной территории», - думал он всегда, когда приходилось испытывать страх или боль. Он уважал эти чувства в себе, как самых верных, никогда не лгущих помощников и слуг. В других же людях он проявление этих же чувств презирал. Знал, что это несправедливо. Но ничего поделать с собой не мог. Презирал и всё тут.

«А мальчика-то я осажу. И даже знаю как», - думал Правитель, никогда не прощающий своих слабостей никому, кто бы ни был вольной или невольной причиной так верно служивших ему чувств страха и боли. Правитель был мстителен, злопамятен и несправедлив. Но, в отличие от множества людей, признавал это и не пытался избавиться или погасить эти свои чувства. Да, он знал, что они ослабляют его. Но борьба с их вытеснением ослабляла его ещё больше.

Вечером Келейник, как ни в чём не бывало, пришёл за очередными распоряжениями. В его лице Правитель не прочёл ни капли вины или раскаяния. Да, впрочем, он и не ожидал этого прочесть. Он понимал, что Келейник чувствует себя вполне правым и даже, в некотором роде, рассчитывает на извинение перед ним, потому что Правитель посмел нарушить священное - порядок, который сам же велел поддерживать и которому, как полагал Келейник, тоже служил.

«Вот так и начинаются революции, - ворчал про себя Келейник, всё ещё не угомонившийся после дневного инцидента. - Сначала в грязных ботинках по белым коврам ходят, а там недалеко и Конституцию попрать».

Может быть, многим эти далеко идущие рассуждения Келейника показались бы полным бредом. Но только не Правителю. Он знал, что Келейник примерно так и будет рассуждать.

Если бы Келейник узнал, что Правитель недоволен им за сделанное замечание, его изумлению не было бы предела. Авторитет Правителя, и так немного пошатнувшийся из-за истории с ботинками, рухнул бы окончательно.

“Как можно, - подумал бы Келейник, - быть недовольным, когда тебе говорят чистую правду! Для себя я, что ли, стараюсь? Да я для дела стараюсь! Вот если бы каждый молчал, когда безобразие творится (а ведь молчат!), всюду была бы окончательная разруха (а ведь так разруха!)“.

Так бы он мог произнести в воображении автора, но не только автора, Правитель примерно себе нечто такое и представлял. Разумеется, вечером он не выказал недовольчтва, но и не поощрил “правдолюбца“. Он знал, что с “обслугой“, куда были включены в том числе секретарь и начальник охраны, личный повар и водитель, Келейник общается исключительно по делу. А дел у Келейника хватало. Никакого особенного дизайна в костюмах Правителя не требовалось. Сфера власти всегда тяготела к традиционной классике, а для иных нестандартных случаев Келейник всегда прибавлял к традиционной для ситуации одежде ещё и максимальную практичность и комфорт.

Мнение других людей, пусть даже самых лучших специалистов, Келейника не интересовало. Он неукоснительно знал, что он - лучший и выполняет свою работу превосходнее всех. Однако он никогда не говорил об этом. Более того, он никогда об этом и не думал. Это было глубоко само собой разумеющимся. Поэтому предложение Правителя, чтобы именно он исполнял ряд этих обязанностей, его ничуть не удивило. Ведь иначе и быть не могло.

Келейник ничего не клал на алтарь своего дела, потому что на алтарь можно класть что-то ценное, а у него не было ничего ценного, кроме самого этого “алтаря“. Это был тот редчайший случай, когда человек состоял из одного своего предназначения.

Правитель это хорошо понимал, поэтому, прежде чем дотронуться до этого “священного алтаря“, предпочёл хорошо продумать последствия. Келейник временами напоминал Правителю быка, который ничего не видит, кроме мулеты матадора.

“То, что мы умеем лучше всего, и является нашим самым слабым местом, - размышлял Правитель, - и именно это место мы должны защищать тщательнейшим образом, потому что в этом очень много от нас самих, слишком без расчёта мы вкладываем себя в это умение. Убив эту часть, можно убить и самого человека как личность. А “убивать“ или нет Келейника, Правитель пока не решил...

Правитель знал, что слепая судьба выводит на вершину власти разных людей: как тех, у кого семь пядей во лбу, так и откровенных дураков.

«Наивны те, кто думает, что на вершине власти обязательно стоит какой-то выдающийся человек. Вовсе нет. Как раз наоборот. Выдающиеся люди бывают здесь крайне редко. “Не боги горшки обжигают, далеко не боги“, - вспомнилась ему фраза из Ницше.- Как это верно», - подумал Правитель и откинулся на спинку кресла автомобиля, который мчал его в аэропорт, откуда он должен был вылетать на очередной саммит.

«Вот так, стремишься переделать мир, оставить след в истории, а самолёт возьмёт и упадёт. Какой-нибудь невыспавшийся, уставший диспетчер даст не ту команду. И где оно – всё твоё громадьё?»

«Да и доверять нельзя никому. Нельзя... А приходится столько доверять... Не только дела, но и жизнь свою. Людям доверять. А человек – что? Игрушка в руках судьбы, сам от всего зависим. Вот и живём мы в паутине взаимозависимостей. У всякого свой расчёт, а уж будет одобрен твой расчёт Оттуда - одному Богу и известно. Однако без расчёта никак. Надо жить, надо осуществляться».

Если бы Правителю кто-нибудь сказал, что он – человек, глубоко верующий, то он бы даже удивился. Он? Который хитрил, изворачивался, на каждом шагу манипулировал людьми? Для которого подлость и ложь были практически нормой жизни? Он - верующий?

А как ещё назвать человека, который, в конечном итоге, не доверяет себе и своим расчётам? Как назвать человека, который окончательное решение оставляет за неведомой высшей силой, даже не называя её Богом. Который принимает эту неведомую высшую силу в самый серьёзный расчёт?

Разумеется, Правитель, когда это нужно, играл роль верующего человека. Он посещал по большим праздникам храм, стоял на почётном месте, молился. Это было частью его имиджа. Сам же всегда использовал религию для вполне конкретных политических целей и Бога при этом совершенно не боялся. Однако Правитель всегда знал, что Он есть, хотя и называл это судьбой или высшими силами. Мало того, что знал, он с этим глубоко считался, а это, если серьёзно говорить, делает не каждый человек, называющий себя верующим.

Келейник ехал в аэропорт в машине сопровождения и думал о том, как он собрал “тревожный чемоданчик“ Правителя. Ничего не забыл положить? Надо бы сразу на месте первым делом отыскать гладильню. Костюм наверняка помнётся, ох уж эти южные страны со своими облегченными вариантами одежды... Так, щётки для обуви все взял, запасную пару обуви тоже. При мысли о паре обуви он недовольно поморщился, вспомнив инцидент со следами грязных подошв на белом ковре.

Келейник бы очень удивился, если бы ему сказали, что он - человек злопамятный, совершенно не умеющий прощать. А уж если бы ему сказали, что он - человек неверующий... Ему? Который соблюдал все посты, регулярно жертвовал на храм? У него с собой даже всегда был маленький молитвослов, по которому он старательно молился утром и перед сном. Он, который не развратничал, не пьянствовал, не крал, не убивал, никогда не врал... Он - неверующий?

Но дело заключалось в том, что Келейник всегда и во всём привык полагаться только на себя. Он искренне считал, что всё зависит только от него самого, от его правильных действий и решений. Тут его сознание было скалой. А Богу... Богу не было места даже где-нибудь рядышком с этой скалой. Он для Келейника был далёким, неведомым судьёй, который по делам будет определять посмертную участь добросовестной Келейниковой души. Ну, в виде такого начальства, что ли, которое потом примет его жизненную работу. И то, такое видение Бога у Келейника было больше умозрительным, теоретизированным, если можно так выразиться, наподобие списка его должностных обязанностей. Одним словом, ни Бога, ни живой воли Божией Келейник, будем прямо говорить, не знал и знать не собирался. А не собирался знать именно из-за уверенности, что уже и так всё, что необходимо, знает, да ещё и других поучить может.

Людей неверующих он считал людьми второго сорта, относился к ним покровительственно и при случае старался наставить “заблудшую овцу“ прямыми, неприхотливыми увещеваниями: “Только глупец не верит в Бога. Прекрати дурить и иди в храм“. Если “заблудшая овца“ попадалась строптивая и давала отпор, то он ставил на ней жирный крест отправления в ад и больше старался не общаться.

Ему нравилось, что Правитель временами бывает на богослужениях и принимает у себя верховного предстоятеля той религии, которую Келейник исповедовал, и что Правитель благоволит и помогает “главному по религии“ по многим вопросам.

(Продолжение следует)